ЧЕРТА



   Микроскоп был старенький. Примитивный, механический, управлять объективом приходилось двумя стершимися пластиковыми винтами, а резиновая насадка на окуляре от жары и частого использования пошла трещинами и самым неприятным образом впивалась в бровь. Работая с таким, постоянно испытываешь такое ощущение, словно издеваешься над собой с помощью какого-то варварского орудия пыток, пытаясь выколоть собственный глаз. Однако у старого микроскопа была одна несомненно полезная черта - он был надежен. Лучше пять лет подряд использовать один и тот же безотказный микроскоп, чем бегать ежедневно со "скисшими" аккумуляторами и блоками питания. Леда учит бережливости.
   Слюдянистые белесые прожилки препаратов под объективом были похожи на хрупкие морозные узорцы, которые испещряют оконные стекла зимним серым утром.
   - Пашешь, Ярополк? - спросил Верига, ухмыляясь. Он всегда старался зайти так, чтоб я не заметил - скорее из чистого озорства, чем из желания напугать меня. Хотя первые года пол я, чего скрывать, подскакивал от неожиданности, - Чего показывают?
   Он стоял и глядел на меня со своим обычным разбойничьим прищуром, острым, как изогнутая хищная сабля, смех огненными сполохами прятался в его темно-рыжей бороде.
   - Что надо, то и показывают, - немного грубовато сказал я, потирая бровь, - Препараты ни к черту не годятся. Протухли. Ростиславу Михайловичу сказать надо.
   - Опять шишей по болотам ловить?
   - Не надо мне шишей. Ичетиков пару штук. А лучше десяток. Только не очень крупных, а то мне полдня с объективами возиться.
   - Сам и лови, - пожал плечами Верига, - Меня три дня не будет. Командировка. Так что, Краснояр, будешь ловить их... мхмм... - он провел ладонью по щеке, прикидывая, стоит ли бриться, - сам. Это по твоей части.
   - Я тут не единственный биолог.
   - А что делать, дорогой, что делать... Тра-та-та... Кстати, Михалыч тебя кличет, зайди что ли к нему. Пока не забыл...
   - Вызывает? Меня?
   - Нет, василиска. Оставь пока своих таракашек. Не убегут.
   - Это срезы пигментационных пятен ичетика, - пробормотал я, нехотя поднимаясь, - А зачем я нужен?
   - Не знаю, Лиходей, не знаю. На счет стажера, наверно.
   - Стажер? Уже прибыл?
   - Часа два как. Ты что, двигателей не слышал?
   Я помотал головой. Верига даже не удосужился бросить презрительный взгляд, только рукой махнул. На мне он давно поставил крест как на рассеянном и безнадежном вечном студенте. Бесперспективняк - так он иногда выражался. Препараты и срезы были для него глупостями, копошением в мусоре, тратой времени. Он прибыл сюда за другим.
   - Даже если ракетный крейсер сядет, не услышишь... Утром капсула прибыла.
   - Землянин хоть?
   - Да вроде бы. Сам узнаешь. У Михалыча сейчас, инструктаж, наверно, проходит. В няньки тебя, небось, кличет.
   - А чего не тебя? - спросил я, пытаясь изобразить на лице некоторую гримасу ученого, которого отвлекают от важного дела ради глупостей, - У меня вот... препараты стухли...
   Гримаса вышла неудобной, я и сам это понял. Сидеть в затхлом каменном желудке базы не хотелось. Возня с препаратами порядком надоела, да и оставалась рутина, скука.
   - Не знаю, голубь, не знаю. Давай дуй к Михалычу, потом разберемся. А в няньках я уже походил, с тобой вот, например.
   Верига усмехнулся, медные искорки на его усах загорелись еще ярче. Прищур у него был как у большого хитрого кота. Веселый, с вызывающей наглинкой, острый. Немногие знали, что он умел смотреть и иначе.
   - Ладно, я сейчас. Будешь уезжать - передатчик мой не бери.
   - Давай, студент, - он беззлобно ткнул меня в спину сухим и крепким, точно из булата выкованным, пальцем.
   Я вышел в коридор, оставив Веригу хозяйничать в лаборатории. Что-то насвистывая себе под нос, он стал шлифовать свой меч - с веселым оживлением человека, которому нравится свежее весеннее утро под окнами и которого ждет дорога. Знакомое ощущение. Не задел бы чего-нибудь из оборудования... Хотя это исключено.
   Стажер, значит? Интересно. Не то чтоб я ждал этого с нетерпением, сживаться с новым человеком, пусть  и на короткий срок, не так уж и просто, но все равно - новое лицо... Хорошо бы биолога подкинули, давно их у нас не было. Если биолог, скорей всего ко мне привяжут, Михалыч на такие мелочи не разменивается.
   Стажеров у меня за последние пять лет было двое. Первого звали Русланом, он был биологом-третьекурсником из Красноярска, скучный нескладный парень с сальными нечесаными волосами и равнодушным взглядом. Леда была ему неинтересна, к нам его отправили по распределению и, отбыв положенный срок, он с облегчением отбыл, увозя с собой объемную стопку густо исписанных листов, препараты в стеклянных банках и сувенир в качестве высушенной головы шыша. Как звали второго я уже не помнил, он был сильно моложе меня, пытался отрастить бороду и отличался крайне несерьезным отношением к окружающему. Пропадал чуть ли не днями черт знает где, часто заседал в местных трактирах, а на нас смотрел как на заросших мхом плезиозавров, обосновавшихся на задворках Галактики из лени и пренебрежения к простым человеческим радостям. Дима, что ли?.. Не помню. Кончилось тем, что Вериге все это надоело и он как-то устроил подопечному выволочку. Он это умел. На следующий день порядком струхнувший стажер навсегда покинул Леду, а Верига получил выговор за непедагогическое обращение и угрозу телесных наказаний. С тех пор на базе было тихо - про нас забыли. Леда никогда не представляла особенного интереса для ученых, летели сюда или странные чудаки или бездельники, полагающие, что у нас тут что-то вроде санатория для нерадивых студентов.
   Новость о том, что скоро прибывает новенький, пришла с неделю назад. Ростислав Михайлович просто пожал плечами, поскольку предпочитал без причины не говорить, Верига только плюнул. Они оба привыкли к стажерам как к чему-то вроде мелких бытовых неудобств. Может, как к тараканам за печкой. В любом случае новость их не очень обрадовала. За многие годы, проведенные здесь, они достаточно привыкли к обществу друг друга.
   Я же был не против увидеть свежее лицо. Как тонкий сквознячок, просочившийся на базу.
   Не праздник, но все равно любопытно. Может, хороший парень попадется, да еще и не оболтус, тогда вообще повезет. Если с ним обойдется без мороки, тогда можно и к нему по-хорошему. Что мы, не люди?.. Все были студентами, все знаем, что такое полевая практика.
   Поглядим.
   Кабинет Ростислава Михайловича находился неподалеку, на этом же ярусе. Обычная дубовая дверь из толстых досок, простая и основательная, как он сам. Ничего лишнего. Ни глазка, ни, тем более, объектива камеры. Громко постучав, я открыл ее, дверь беспокойно затрещала в петлях, распространяя приятный тяжелый запах свежелакированной древесины.
   - Разрешите?..
   - ...дишься... - Ростислав Михайлович оборвал фразу, кивнул мне. Он сидел за своим столом, немного наклонив голову и постукивал костяшками пальцев по столешнице, - А, Андрей. Давай, заходи.
   Внутри с непривычки казалось тесно. И так небольшой кабинет щедро отдавал едва ли не половину своей площади  нескольким массивным шкафам с книгами, чьи старые лоснящиеся переплеты походили на подогнанные друг к другу кирпичики, столу, паре простых стульев и тумбочке. На одной из стен пестрела потрепанная бумажная карта, она была здесь с самого первого дня, огромная как простыня. На противоположной стене висел на вбитых крючьях потемневший от времени короткий меч. Он выглядел ничуть не грозно, скорее как уставшее и очень спокойное домашнее животное, которое без окрика хозяина не сдвинется с места. Этаким старым мудрым псом, лениво взирающим на окружающее. Я ни разу не видел чтоб Ростислав Михайлович брал его в руки, но спрашивать о нем не решался.
   - День добрый.
   Около стола стоял человек. Парень. Немного угловатый в плечах, коротко стриженный, чуть сутулый. Летный комбез он сменить еще не успел и хотя прибыл он достаточно давно чтоб немного освоиться, мне казалось, что от него до сих пор исходит тот особенный запах, что окутывает всякого, преодолевшего зияющую космическую пустоту, особенный запах корабля, запах масла, металла, горячего пластика и чего-то еще. На меня прибывший посмотрел внимательно, с уважением. Глаза карие, не глупые вроде бы, настороженные немного. Ну, это уж понятно... Не на Венеру прибыл. Лицо довольно приятное, даже интеллигентное. Почему-то кажется странным, что нет очков. Глаза какие-то... Мягкие слишком. Как будто привыкли смотреть из-за прозрачной стены. Я отмерил себе две секунды для ответного взгляда - как прилично при знакомстве.
   - Гость наш, - скрипуче сказал Ростислав Михайлович, пропуская по привычке пятерню сквозь космы седой бородищи, - Знакомьтесь, в общем, господа. Биолог, Андрей Яронин, оперативный позывной "Ярослав". Олег Ташко, стажер...
   - ...ч-чень приятно, - сказал он с готовностью, протягивая руку. Без поспешности, но уважительно.
   - Добро пожаловать, - я позволил себе усмехнуться с видом прожженного старожила. Так, как усмехался мне когда-то сам Ростислав Михайлович. С добродушным понимающим прищуром, - Как добрались?
   Рукопожатие было крепким, но не чересчур. Руки немного влажные - волнуется?..
   Посмотрим, что ты за птица, товарищ студент. И зачем ты ткнул пальцем в очень маленький шарик на карте, который носит имя Леда.
   - Нормально... - стажер хотел добавить имя, но немного смутился. Он был лет на пять младше меня, скорее всего четырехкурсник, на его фоне я действительно должен был выглядеть моложавым, но стоящим неизмеримо выше специалистом. Такого по имени не назовешь, а на счет отчества Ростислав Михайлович не позаботился. Я позволил себе еще одну усмешку - на этот раз внутреннюю, невидимую.
   - Стажер, в общем, наш. Поступает в твое распоряжение. Этносолог. На две недели.
   Ростислав Михайлович сделал паузу, глянул на меня. Точно ожидая, как я отреагирую. Тяжелые бровищи нависли двумя скатами.
   - Две? Понятно. Только ведь я...
   - На счет этого не беспокойся, - он махнул широкой ладонью, - Ты не научный руководитель и не куратор. Никаких графиков проделанной работы, лабораторных и всякого там... короче, без бумажной канители. Он вообще по ведомству Вериги проходит. Был бы биолог, как мы с тобой, а так...
   - А что ж он не с Веригой?
   Колкое замечание отпустить не удалось - Ростислав Михайлович упер в меня тяжелый взгляд и неожиданно подмигнул:
   - Занят Верига. Я его в командировку услал, дня на три. Куда ему еще стажера на шею? Человек новый, воздухом здешним еще не дышал. А мариновать его на базе глупо. Верно, Олег?
   Он подмигнул и стажеру. Тот кашлянул и кивнул. Чувствовалось, что в присутствии шефа он чувствует себя скованно. Обычное дело. Михалыч на всех новичков оказывал такое действие. Своим спокойным, но тяжелым характером он подминал всякого, оказавшегося в его царстве. Даже Верига, едкий и уверенный,  беспрекословно его слушал, не ерничая и не прерывая по своему обыкновению. С Ростиславом Михайловичем можно шутить только пока шутит он. Потом лучше под руку не попадаться. Нрав у начальника базы был спокойный, но в гневе опасный как висящий на крючьях меч.
   - Так что привыкайте. Для начала... мм-м-мм... Экскурсию, наверно? Ты как? Парень свежий, пройтись  ему не помешает. Просто чтоб взгляд кинул окрест.
   - Ну можно, - сказал я не очень охотно, - Можно и экскурсию. Чисто для ознакомления.
   - Вот-вот. Город показать, и вообще... м-м-ммм... окрестности. Только так, - он ткнул большим пальцем в столешницу, отчего стол испуганно скрипнул, - По болотам не тягать, ясно?
   - Так точно!
   - И без шуточек, - он погрозил мне. Вроде и с иронией, но я знал, чего стоит тон его голоса, - Никакой охоты, ведьмак ты мой. Ни во что не влезать. Экскурсия с ознакомительной целью, понял? Лекцию уж приложишь, не маленький... Так, краткий курс. Что, как и где - из того, что в отчетах не пишут. На своей шкуре все легче запоминается.
   - Понял. Транспорт брать?
   - Зачем? Прогуляйтесь так. Не успеете все осмотреть - оставайтесь до завтра. Только предупредите, конечно. Не дети же, сами о себе позаботитесь.
   - Конечно.
   - Ну и ладно... - он потер огромный, набухший морщинами, лоб, - Олегу я вроде как ситуацию немного объяснил, парень он неглупый, понимает, что Леда - это не Земля и лезть куда ни попадя не стоит. Объяснил?
   - Да, - стажер уверенно кивнул, - Буду осторожен.
   - Верю. Адрюх, он под твоей ответственностью, учти. подписей не прошу, но имей в виду, чтоб каждый волосок сберег. Если что, нам центр... Ладно, сам понимаешь.
   - Само собой.
   - Парня не гонять, нездорового ажиотажа не создавать, в дела местные не лезть. Как понял?
   Ростислав Михайлович внимательно посмотрел на меня. Выдержать этот взгляд было сложно - как огромную стальную балку на плечи положили. Таким взглядом, наверно, можно бешенных лошадей на скаку останавливать. При всем этом внешность он имел достаточно миролюбивую - огромная голова с залысинами, волосы зачесаны назад, как у местных старцев, копна бороды, серая с белым - засыпанный снегом крутой скалистый обрыв - мощный орлиный нос. Так может выглядеть кряжистый и не потерявший жизненой силы деревенский староста или пожилой купец. Никогда не скажешь, что человек, сидящий в этом кабинете, является обладателем впечатляющей охапки научных званий и должностей. Не считая всего того, что не попадается в официальных бумагах.
   Ростислав Михайлович был хранителем Леды. Старым, опытным, жестким, прокаленным тем жизненным опытом, в огне которого перекалилась и треснула не одна душа. Иногда казалось, что тяжелый, упирающийся прямо в сердце, взгляд с такой же легкостью проникает сквозь мысли. Утаить что-то от него было невозможно - мне так казалось. Но я знал и другую его черту - бурчливое старческое благодушие.
   - Отлично понял. Не дурак же...
   - Не дурак... - проскрипел шеф, - Но можешь. Все, давайте отсюда. Не забудь - если останетесь, выйди на связь! Не получу вызова до темноты - сам за вами поеду. Не обрадуетесь.
   - Слушаюсь, - я шутливо отдал честь. Настроение у Ростислава Михайловича было добродушное, он лишь вздохнул и покачал головой, точь-в-точь терпеливый родитель, вздыхающий над шалостями непутевого отпрыска, - Тогда пошли мы...
   - Пойдите-пойдите. Встретишь Веригу - скажи чтоб запасной аккумулятор не забыл. У него уже на исходе.
   - Хорошо.
   Мы вышли - стажер впереди, я сзади, прикрыв дверь. В коридоре было темно, он выглядел как пустынная улица небольшого городка в пасмурную погоду. Стажер нерешительно сделал несколько шагов.
   - Короче, - я протянул ему руку, - Давай еще раз. Андрей.
   - Олег, - с готовностью сказал он. Мы обменялись повторным рукопожатием, на этот раз более простым и искренним, чем в кабинете.
   - Четвертый курс?
   - Ага.
   - А откуда? Красноярск?
   - Нет, - он мотнул головой, - Геленджик. Государственный Этносологический.
   - Ага, понятно... - протянул я, заполняя паузу, - Оттуда у нас, вроде, еще не было. Этносолог, получается? непростая, должно быть, штука.
   - Ну, вроде... Это как социолог.
   - Гм. Тогда точно не по моей части. Я-то биолог. И шеф тоже. Это Верига у нас фольклорист... Он бы тебя помотал... Ладно, успеешь еще повидать. Экскурсия, значит?
   Стажер кивнул.
   - Тогда пошли. Покажу тебе отсек и одежду выдам. Не пойдешь же в комбезе... Да, и называй меня по имени. Просто Андрей. На "ты".
   - Андрей или Ярослав? - осторожно уточнил он. Внимательный, значит.
   Разговаривать с ним было приятно. Между нами сразу протянулись ниточки, те самые тончайшие ниточки, соединяющие с первого слова. Как струны, прикасаясь к которым, можно почувствовать собеседника. Струны эти могут быть разные. Острые, как хирургический инструмент, липкие и незаметные, как майская паутинка, сухие и скрученные, похожие на старые провода с истлевшей изоляцией... Но если в душу с первого слова теплым солнечным камешком падает симпатия, струны выпрямляются и тоже теплеют. Это чувствуется сразу,  хотя учишься этому не один год.
   - Здесь Андреем, там уже Ярослав. Хотя можешь и здесь Яриком, я привык уже. А то запутаешься еще.
   - Ярослав, значит. Ясно. А можно...
   - Просто слишком редкое.
   - Простите?.. - я с немного злорадным удовольствием отметил, что удивил его. Было в этом что-то по-детски приятное - сбить новичка с толку. Старая игра, в которую играют все мужчины. Особенно те, что вынуждены болтаться в Дальних Секторах.
   - Ты ведь хотел спросить, зачем псевдоним? Почему я не могу и тут и там быть Андреем?
   - Ну... да.
   - Ну я и говорю - имя редкое. Просто это первый вопрос, который мне обычно задают. Андреи здесь есть, но мало и не совсем в этих местах. Лучше не выделяться. Ярослав - нормально. Встречается чаще.
   - А я? - машинально спросил он.
   - Олег сойдет. Как раз для наших палестин.
   - То есть можно без маскировки?
   - А ты по секретной части прибыл? Или этносы изучать? У нас не маскировка, у нас рабочий образ. То есть то, что позволяет не привлекать к себе излишнего внимания и в то же время выполнять всю необходимую работу. Не подходит Олег - стань хоть Святополком. То-то у Вериги будет повод позубоскалить! Только к чему? Здесь не фронт и не театр, перевоплощений не требуется. Просто выделяться чрезмерно не стоит. Обычная работа в неосвоенных колониях.
   - Угу. Понятно.
   - Акцента вроде нет, внешность вполне славянская... Русский?
   - Русский. Татары, правда, в роду были. Крымские...
   - Татары - это ерунда... Татары нам погоды не сделают... - пробормотал я, открывая дверь вещевого склада, - Главное поначалу - не лезть.
   Видимо, он ожидал, что я продолжу, но я в этот момент как раз ковырялся с непослушной дугой проржавевшего замка, поэтому он осторожно спросил:
   - Куда не лезть?
   - Желательно вообще никуда. Ходить, смотреть - пожалуйста. А глубже не рекомендуется. Поначалу, конечно. Ты на Леде человек новый, а тут свои дела. Культура, политика, прочее. Люди здесь другие. И то, что тебе может показаться простым - на самом деле выйдет очень даже сложным. И наоборот. Понимаешь?
   - Ну да.
   - Мы здесь только ученые. Не наблюдатели, не защитники и не секретные агенты. Это там, на Земле думают всякое... - я неопределенно махнул рукой, - Мы делаем здесь свою работу. Вмешиваться во что-то у нас права нет. Это уже статья по Кодексу законов о внеземной жизни.
   - Мы Леду проходили, еще на третьем. Целый семестр.
   - И ты все про нее знаешь? - прищурился я. По-вериговски прищурился, хищно. Но по лицу Олега понял - не дается пока.
   - Ну не все, конечно, - простодушно сказал стажер, - но в общем знаю.
   - Олег, я здесь уже пять лет. И пока не могу сказать, что я ее знаю. Понимаешь? Это издалека все видится просто и четко, как на схеме. Далекая планета, население хомо-сапиенс, ранне-феодальный строй, культурное развитие на уровне десятого-одиннадцатого веков, язык русский... На бумаге все просто. Почитаешь про Леду, увидишь пару стереографий с избушками да крестьянами и решишь, что тут древне-славянская сказка, князь Владимир, "гой еси" и Змей Горыныч. На, держи, - я протянул ему вещи. Они были не новые, но лежалые, от них шел дух ткани, проведшей много времени в пыльном углу. И еще запах консервационного спрея, - Тут все иначе. Ну, когда практику защищать будешь - сам уже разложишь красиво, а я тебе сразу и просто скажу. В качестве превентивной меры, так сказать. Здесь все другое. Да, выглядит это очень похоже. Иногда просто чертовски похоже. Полное ощущение, что перенесся далеко в прошлое. Но это другая планета и другая жизнь. Слышишь, Олег?
   - Слышу, - подтвердил он, озадаченно вертя в руках льняную рубаху. По сравнению со стандартным летным комбезом она казалась тонкой и очень легкой. Хотя без удобства, конечно, никаких тебе "молний", фиксаторов и защелок, даже пуговиц - и тех нет.
   - И об этом надо вспоминать каждый раз, когда возникает соблазн что-то сделать или исправить. Леда - хорошая прививка от самонадеянности. Тут многие зубы обломали... Прибывает какой-нибудь умник, озирается и вдруг начинает себя чувствовать умудренным веками и земными технологиями потомком, как будто действительно сел в машину времени и прибыл к своим наивным и дремучим пра-пра-пра-дедам. И все он знает - и как жизнь улучшить и как прогресс ускорить и вообще... Вот это и есть самонадеянность.
   - Минимум контактов, знаю. Нам это в голову вбили, - он усмехнулся и в этот раз усмешка получилась другая, с хитринкой, - С первого курса. И безопасность проходили.
   - Контакты как раз не главное. Главное, товарищ стажер, не лезть туда, где разберутся без тебя. И каждый раз, когда кажется, что ты все знаешь лучше, чем местные, вовремя затыкать себе рот. Вот это главная мудрость. Ну как?
   - Нормально вроде, - он ощупал на себе непривычную одежду. Получилось не идеально, но подходяще. Не очень броско, но и не бедно. Облачение, вполне пригодное для отрока не очень богатого купца или молодого писаря. Для деревни, конечно, чересчур, но для города - в самую точку, - А шапку тоже надо?
   - Да. Без шапки некультурно. Так, что еще... Сейчас прошвырнемся в город, я тебе по-быстрому покажу, что здесь и как. Представление имеешь?
   - Не с Нептуна же прилетел, - сказал он, впрочем без всякой обиды.
   - Хорошо. То есть от лошадей не шарахаться, к девушкам не лезть, пристально в лица не смотреть, время на улице не спрашивать, ресторанов не искать, в дуэли не лезть, покупок без необходимости не делать. Денег пока не дам, пусть у меня побудут. Все равно ты за один день не разберешься в ценах. Ну и в физический контакт не вступать, конечно. Воры, разбойники, хоть сам черт - только в случае необходимой самообороны и с минимальными последствиями для нападающего. Восточные стили забыть раз и навсегда. Никаких стоек и кувырков. Нечего народ смущать... Что по физической подготовке было, студент?
   - Трояк, - нехотя буркнул он.
   - О, тогда ясно. Значит, физические контакты нам не грозят.
   Хорошо, что рядом не оказалось Вериги. Он бы припомнил, на что способны самонадеянные студенты с пятью баллами по физической подготовке, которые слишком много о себе возомнили. И про то, сколько таких самонадеянных надо гонять, прежде чем будет уже не так опасно отпускать их за пределы базы.
   - Буду осторожен, - заверил Олег. Сухим полуофициальным тоном. Так говорят, когда хотят побыстрее отделаться. И дураку понятно.
   - Конечно будешь. А не будешь - улетишь первым же рейсом. Здесь не шутят. Или шутят, но осторожно. Оружие есть, благородный дон этносолог?
   Олег похлопал по слегка оттопыривающемуся внутреннему карману рубахи.
   - Лайтинг.
   - А вот этого не советую, - я нахмурился, - Про электронные игрушки советую сразу же забыть. С эм-полем шутить не рекомендуется.
   - Про поле знаю. Но я же ненадолго... Две недели.
   - Этого хватит, - проворчал я, - Тут за два дня любая электроника превращается в груду металла и пластика. Обычные батарейки киснут через пару часов. Рации, аккумуляторы, визоры... Почему, по-твоему, мы со всяким хламом маемся? Вот поэтому. Электроника может сдохнуть в любой момент и если в этот самый любой момент ты вдруг решишь ей довериться или доверить свою жизнь, может получиться нехорошо.
   - Ясно. Но на день хватит?
   - Наверно. Ладно, бери свою игрушку. Раз уж без нее не справишься... Не меч же тебе давать... Я сейчас.
   Оставив его у порога, я зашел в свою комнату. Переодеваться не было нужды, я предпочитал и на базе  носить привычные вещи, годящиеся и для "культурного похода", как называл подобные мероприятия Верига. А вот без оружия я не ходил никогда. Булава лежала в небольшом ящике у двери. Я вынул ее, быстро смахнул пыль, погладил по притупившимся деревянным шипам, аккуратно уложил в походную суму. Прикасаться к ней было приятно, теплое дерево ласкало кожу. Туда же я отправил тонкую сулицу, предварительно разняв ее на три части. В случае нужды собрать ее можно было бы за неполную минуту. Олег следил за моими сборами с интересом. Особенно за нелепым деревянным оружием. Чувствовалось, что он хочет спросить, вопрос блестел в его глазах двумя свежими росинками, но смолчал. Значит, тактичный.
   Я почувствовал на губах привкус улыбки. Старой, как потрескавшаяся рукоять деревянной булавы.
   - Ну что, готов? Тогда двигаем.



   Снаружи было тепло. Так тепло, как может быть только в весенний солнечный день, когда сытое солнце лениво плывет в мелкой окрошке сизоватых облаков, роняя на землю огненно-блестящие в траве осколки. И воздух тоже сытный, вкусный, наполняет все тело, скапливаясь в груди и оставляя на языке тонкий весенний привкус. Ноги даже не чувствую усталости - хоть полсотни верст пройди. И парит, парит что-то невидимое, теплое, мягкое... Словно весна - это невидимые паутинки, протянувшиеся от неба до самой земли, паутинки, которые ты задеваешь лицом.
   Снаружи база выглядела ничуть не солидно, просто покосившаяся каменная башня, растерявшая половину кладки и зияющая слепыми глазами-окнами. Основание ее почернело от давнего огня, выпавшие камни мертво лежали у подножья, как обломанные зубы. И сама башня выглядела мертво, запущенно, как и всякая вещь, опаленная ледяным дыханием времени, ненужная и забытая всеми. Я уже успел рассказать Олегу немного про нее. Лет сто назад здесь стояла небольшая крепость, земля тут считалась пограничной, потом крепость благополучно штурмовала дружина теперешнего князя и сожгла. Уцелевшие защитники были взяты в плен, хоть и осталось их немного. С кем тогда воевали я не помнил, это у Михалыча спросить надо... Трупов, понятно, положили прилично, пару сотен. Конечно, появилась тут же нежить, мруны всякие да волкодлаки, для них наживки лучше нет. Местные, понятно, сюда с тех пор соваться не любили. Да еще и первая экспедиция "на испуг" здорово поработала, уже после того, как перебили всех гадов - дымовые шашки в руинах, иллюминация ночная... Все как полагается. С тех пор остов башни окончательно перешел в разряд мест для посещения не рекомендуемых, слухи утвердились достаточно сильно чтоб князь не отстраивал крепость заново. Да и нужды не было - пограничные земли отодвинулись после войны далеко к востоку, а селиться здесь и раньше никто не хотел. Одно добро - город довольно близко.
   - Население - тысяч десять, - сказал я, когда мы отошли от базы уже прилично, - По здешним меркам весьма немало. Город - так себе.
   - Хмель? - оказывается, он успел немного подучить местную географию. Хотя, может Михалыч сказал...
   - Да. Не столица, но почти как районный центр. Когда-то давно здесь местный князь жил. Все как обычно. Ремесленники, купцы, семинаристы, священники, карманники... Никакой экзотики, в общем. Что хорошо - знахарей много. Места здесь не очень благополучные, так что стекаются со всех сторон. Хмарники, ведогоны, ворожеи, ведьмы... Полный шабаш.
   - А нечисти много? - стараясь скрыть любопытство, спросил Олег. Но скрыть его было не проще, чем спрятать ежа в кармане - оно выпирало во все стороны. Эх, студент...
   - Хватает, - сдержанно ответил я, - Но мелочь в основном. Домовые разве что обнаглеют или банник с какого пьяницы шкуру сдерет... Лизуны, ночницы, упыри изредка... Но упырей и княжьи люди бить обучены. Вот с мелочью справиться труднее. Перебаечники, жировики... Это город. Ни аукалок тебе, ни леших, ни моховиков с верлиоками. Можно сказать, тишь. Какую-нибудь гадость разве только на болотах найдешь. Что в городе плохо - это покойнички.
   Олег покосился на меня. То ли считал, что говорить об усопших не стоит в таком тоне, то ли просто удивился, что такого может быть в покойниках.
   - Заложные покойники, - пояснил я, - Человек, умерший нехорошей смертью.
   - Убитые?
   - Не обязательно. Умершие некрещенными или проклятые родителями. Или просто погибшие в молодости. Ну и нюансы есть, конечно. Например, самоубийцы - это почти стопроцентный заложник. От несчастных случаев бывают. Утопленники тоже, но тут речушка небольшая, этого счастья нет... В общем, всякий, кто умер "неправильной" смертью. Список немалый.
   - В нежить превращаются, - кивнул Олег, - Читал.
   Кивнул вроде понимающе, но хитро, поддакивая, выводя меня на долгую лекцию. Ишь, хитрец, уж не разболтать ты меня решил?.. Ладно, потешу твое любопытство. Кто студентом не был...
   - В нежить. Обычно уже на пятый-шестой день в теле начинают происходить изменения. Первой перестраивается нервная система. Заметить это без специального оборудования, конечно, нельзя. Тканевая деформация может длиться от двух дней до нескольких лет, зависит от многого - начиная от типа смерти и состояния тела и кончая химическим составом почвы. У вурдалаков, например, первой деформируется печень, у аспидов отмирает практически все кроме головного мозга и позвоночника. У русалок еще интереснее, там процессы куда более тонкие и незаметные. В детали вдаваться не буду, ты же не биолог. Всякие эритроциты и кислоты тебе не пригодятся. В общем, человеческое тело трансформируется.
   - Остановить это можно?
   - Вполне. Местные предпочитают дубовые или осиновые колья в сочетании с освяченой водой. Метод примитивный, но, как часто бывает, действенный. Раскопали подозрительного покойничка, ткнули пару раз - и готово. Есть приметы, позволяющие определить, что происходит перестройка тканей тела. Ну, тут целую лекцию читать можно. Например, при появлении жихаря или удельницы перестраивающийся костный мозг выделяет особое вещество, которое приманивает птиц семейства вороньих. Вороны часто этих клиентов и выдают - кружатся над могилой,  землю роют... Симптом известный. Шишига распространяет фермент, вызывающий рост определенных бактерий, из-за чего молоко почти мгновенно киснет в радиусе метров ста. У некоторых видов перестройка связана с сильной деформацией тела, в процессе которой выделяется много жидкости, содержащей питательную для красного горного мха добавку. Красные пятна на свежей могиле тоже выглядят достаточно заметно, местные считают их сочащейся изнутри кровью. В общем, признаков есть много, даже в такой примитивной среде.
   - Но убивают, выходит, не всех?
   - Конечно нет. Городское кладбище - это тебе не сельский погост. Здесь мода трупы зарывать глубоко, а сверху класть каменные плиты. Бедняки закапывают тела где-нибудь за городским рвом. Как ни крутись, а десяток заложничков за год будет. Особого вреда они, как правило, причинить не успевают, хотя по всякому бывает. Прошлой весной дворовой объявился рехнувшийся. Вообще дворовые, как и домовые, не нечисть, но тут, видно, припекло его... Человек десять придушил, пока поймали. Месяца три назад умрун живучий еще объявился, но этот погулять как следует  не успел, человек пять порешил. Правда, смерть от умруна гадкая, нехорошая... Сильно местных напугал.
   - А что ж ворожеи все?
   - А какой с них спрос?.. Они чаще всего за деньги работают. Это же ремесло. Да и шарлатанов или сумасшедших везде хватает. Почти каждый тихопомешанный объявляется здухачем, ведьмогоном или колдуном. Дело обычное. Из настоящих специалистов в Хмеле я знаю человек семь-восемь. Они как-то все это держат...
   - А вы?
   - Что - мы?
   - Не помогаете?
   - Нет. Я же говорил, мы стараемся вообще не вмешиваться. Невидимок из себя не корчим, но и в благородных донов не играем. Здесь местная жизнь, Олег, нет у нас права наводить тут порядок.
   - Но ведь гибнут же...
   - А где не гибнут? - спросил я жестко, не глядя в его сторону, - Но правило есть такое - каждый наводит порядок у себя дома. Гость, даже трижды премудрый, умелый и хороший - не суйся, пока не просят. Основной закон всех разумных в Галактике. Краеугольный камень.
   - Да не дурак, понимаю. Но тут ведь... То есть, это же не вмешательство, я имею в виду. Если просто помочь им незаметно с нежитью, это ничего не изменит...
   - Изменит. Поэтому намотай на ус - всякая помощь кроме самообороны исключается. Никакой охоты на нежить. Хочется адреналина и охотничьих трофеев, дуй куда-нибудь на Сегеду, там дичи много. А тут своя жизнь.
   - А оружие зачем? - он ткнул пальцем в сторону моей сумы.
   - Для самообороны, - ответил я, - нежить пропиской интересоваться не станет, сожрет как местного.
   - Ясно.
   Дорога стелилась вперед, спина древней огромной змеи, покрытая полосами проезжавших давно подвод и телег. По обочинам ее шелестела сочная ранняя трава, а еще дальше тянулись щеки невспаханных полей, уходящие туда, где небо и земля сливались, образуя мутную непрозрачную дымку. Город уже было видно, плотная серо-коричневая тень впереди, которая притягивала взгляд не хуже русалочьих глаз. Пока трудно было представить, что эта тень - тысячи людей, зажатых между каменных стен. Пока Хмель был лишь частью окружающей нас природы, пятнышком на горизонте, означающим не больше, чем та же трава на обочине. Он приближался, хоть и медленно,  но неотвратимо. Еще часа четыре ходу - и будем на месте. Тогда сам увидит...
   - Слушай, - я тронул его за плечо и он послушно остановился. На лице осталась паутинка не обдуманных до конца мыслей, под глазами заострились тоненькие стрелочки-морщинки, - Я тебе говорю это абсолютно серьезно. Это не экскурсия. И не экскурс в историю.
   - Да понял уже, - Олег сплюнул и плевок повис на травинке, - Не первокурсник.
   Он все еще был свежий, нездешний. Пропитанный чужим воздухом и согретый лучами совсем других звезд. И хотя за ним в теплой пыли дороги оставались вполне видимые следы, все казалось, что он движется в другом измерении, воспринимает все иначе и Леда для него - что-то совершенно другое. Обычное дело для новичка. Психологическая акклиматизация. Предупреждай хоть двести раз, все равно будет кивать и не задумываться. С тем, что говорил я, легко согласиться, это повторяли вновь и вновь много людей. И всегда был кто-то, кто понимающе кивал.
   Согласиться легко, почувствовать на деле куда сложнее.
   Когда-то давным-давно я тоже согласился. Кажется, даже кивнул. А вот понять не смог до сих пор.
   - Легенда какая-то будет?
   - А?
   - Легенда. Ну, история какая-то. Вдруг спросят.
   - Может, тебе еще ампулу с цианидом дать? - незло усмехнулся я, - На случай, если раскусят.
   - Нет, я серьезно.
   - Хмель - город большой, чужаки здесь особенно никого не интересуют. И совать нос в чужие дела не принято. Семью себе придумывай какую хочешь, только лучше посели ее где-нибудь подальше, на всякий. Сочини название деревни, только не забудь сказать, что ехать до нее тысячу верст. Все равно поверят.
   - Подозрительно будет.
   - Ничуть. Я же говорил, здесь нравы другие, их по учебнику истории не поймешь. Не принято здесь врать без серьезной причины, ложь считается грехом, причем не земным, а как бы это сказать... небесным что ли. То есть грехом против Богов. Не смертельно, но и по пустякам здесь стараются не брехать. К тому же - никому в голову не придет, к чему брехать на счет своей семьи или дома. Здесь все проще, но проще не по-нашему, поэтому в каком-то смысле наоборот сложнее. К этому надо привыкнуть.
   - А профессия какая?
   - Делать что-то умеешь?
   Олег пожал плечами.
   - Руки есть. Но ничем таким не занимался.
   - Да уж, кузнеца из тебя не выйдет... Значит, будешь учеником ворожея.
   - Какого ворожея? - спросил он.
   - Этого, - я достал двумя пальцами из-за шиворота свою нагрудную висюльку, похожую на уменьшенное во много раз тележное колесо, - Ворожей Ярослав, будем знакомы.
   Он рассмеялся, смешинки прозвенели звонкими стальными горошинами.
   - Ты ворожей?
   - Да. В кузнецы тоже не прошел. Самая лучшая маскировка здесь, хотя есть... свои нюансы.
   - Лучшая? Я думал, это... - Олег задумался, развел руками. Жесты у него были четкие, быстрые. Жесты человека, быстро принимающего решения и достаточно уверенного в себе, - Думал, это сложно, в общем.
   - Простого здесь и не обещают. Но маскировка хорошая. Ворожеи - двоедушцы, не совсем люди. Они происходят от связи человека и духа, причем далеко не всегда духа хорошего. Полунечисть, - я хмыкнул, - нечто, выглядящее как человек, но внутри не совсем. Ворожеи не похожи на людей, у них все странное, пугающее, непонятное. Манера говорить, смотреть, ходить. Это не люди, поэтому и на людей они не похожи.
   - Да уж, маскировка.
   - Еще какая. Никто не удивится, если ты ляпнешь что-то странное или по неопытности неправильно в какой-нибудь ситуации поступишь. Ворожей, что с него взять... На первых порах почти все мы ворожеи. Потом уже можно переквалифицироваться.
   - Да, удобно, наверно.
   - Кроме того, у ворожея нет дома. Его никто не ждет. Можно шляться по всему миру, нигде не задерживаясь, так чтоб смотреть, изучать, анализировать. Никто не будет удивляться тебе в чужом городе, никто не заподозрит неладного. Ворожей идет - ну, знать у него такой путь, пусть идет себе... Только на радушный прием не расчитывай сразу. И вообще лучше жди, когда обратятся к себе, а сам не лезь.
   - Чего?
   - Полунечисть. Ворожеи - это инструмент корректировки, порожденный самой нечистью. Его не используют для добрых дел. Ворожеи не лечат, не предсказывают будущего, не дарят волшебных оберегов и не приносят удачи. Они просто выводят нечистый дух и помогают по мелочи. Их зовут только тогда, когда без них не справиться. Это как выкуп от лиха. Лучше заплатить немного, чем потерять все, но лучше не платить вообще ничего... На ночевку в деревне лучше не расчитывать вовсе. Хорошо еще, если собаками не потравят. С незнакомцами заговаривать тоже не рекомендуется. Вообще внимание ворожея - уже очень нехорошая примета. Можешь сразу привыкнуть к тому, что люди перестанут смотреть тебе в глаза, начнут скрещивать пальцы за твоей спиной и все в том же духе. Шарахаться не будут, все-таки город, но чувствовать себя поначалу будешь как прокаженный.
   - Ничего себе. Не самая сладкая профессия.
   Олег почесал пальцев в затылке, из которого торчал короткий, как у птенца, пух. Он и сам был такой, как только что вывалившийся из гнезда бестолковый птенец.
   - Скажи еще спасибо, что от ворожеев не требуется соблюдать атрибутику наших книжных шедевров.
   - Плащ и посох? - Олег бросил взгляд на мою простую, такую же, как у него, рубаху. Не совсем простую, конечно. Есть вещи, которыми быстро учишься дорожить, оказавшись тут. Например, собственной шеей. В рукава рубахи были вплетены тончайшие нити из арм-волокна, хорошая вещь, если вдруг приходится блокировать рукой сабельный удар или взмах чьих-то когтей. Приятного, конечно, будет мало, но часто и выигранная секунда спасает жизнь. В подошвах неказистых сапог с размочаленными голенищами прятались несколько титановых лепестков, сложенных чешуей - на тот случай, если придется бежать по шипам или огню. В шве штанов - тонкая стальная нить метровой длины, с грузиком на конце. Про алмазное напыление здесь еще не слышали. И не видели, как взмахом руки можно перерезать без натуги пополам человека. Когда привыкаешь к тому, что расчитывать приходится на себя самого и еще на то, как быстро ты сможешь нанести удар, учишься готовиться ко всякому. К счастью, Олегу это не грозит. Две недели - нескучный отдых.
   - Да. Никто не ждет, что ты начнешь читать какие-нибудь заклинания, потрясать посохом, окроплять кровью лицо и все прочее в том же духе. Никаких магических шаров, молний и колпаков. Это не магия, это ворожба.
   - Никакой разницы, - сказал Олег и, взглянув на меня, поспешно добавил, - мне кажется. Предрассудки, правда?
   - Неправда.
   Он нахмурился.
   - Это как?
   - Ворожба - это не предрассудки, - четко сказал я, отделяя каждое слово невидимым тягучим тире, - Здесь Леда, Олег. И все, что кажется непривычным, диким, необъяснимым, на самом деле имеет под собой обоснование. Четкое, как и все законы природы. Никакой мистики, никакой магии. Взять какого-нибудь волколака или  водяного. Сперва кажется, что это невозможное существо, порожденное старинными сказками да пыльными легендами. Древне-русский хоррор. А разложишь его на предметном столе, посмотришь через микроскоп - и сразу понимаешь, что это совершенно реальное существо, которое живет по тем же законам, что жизнь предоставила нам. Никакой сказки. Упыри поглощают содержащийся в человеческой крови гемоглобин, так как их собственные тела выработать его уже не могут. Или безобидные лизуны, обожающие обслюнявить спящего гостя с ног до головы. В нашем эпидермисе содержатся питательные для них вещества, плюс пот и выделения. Аспиды появляются в начале лета, но не потому, что их насылает дьявол или чернокнижник, а потому, что это их сезон, когда молодняк достаточно подрастает, а воздух достаточно тепл для их крыльев. Ну и жрут они от голода, разумеется... Все имеет причину, часто, понятную, если задаться целью ее найти. Это не мракобесие. Просто тут такая жизнь.
   - А что ворожеи?
   - Тоже никакой мистики. Их, конечно, окружают сотни глупых легенд, преданий и жутких слухов. Напомни,  я тебе как-нибудь перескажу пару десятков наиболее смешных. Но на самом деле они не более, чем охотники. Специализированные. Они знают повадки и привычки тех, на кого охотятся, они владеют оружием и готовы пустить его в ход. Не так уж много в этом романтики.
   - Значит, чеснок и осиновые колья?
   - Чеснок - это глупости, как раз один из беспочвенных слухов. Его используют редкие ворожеи, и то от неопытности. В осине, как и в некоторых других древесинах, содержатся вещества, губительно действующие на ткани нечисти. Много всякой пакости, как те же аспиды, боятся огня.
   - А святая вода? - не удержался Олег. На меня он глядел с любопытством.
   - Тоже полезная штука. Хотя святить ее, на самом деле, не обязательно. Вода, которую освещают, часто стоит долгое время и, соответственно, в ней размножаются некоторые видом микроорганизмов. Не буду нагружать подробностями и читать лекции на биологическую тематику. Эти микроорганизмы, оказавшись в среде некоторых видов нечисти, могут инициировать весьма неприятные процессы - от разрушения клеточной системы до появления опухолей. Здесь, как и в любом ремесле, много тонкостей. И ворожей, как и сапер, ошибается лишь раз. К примеру, та же свяченая вода бесполезна против моховика, у него особенный метаболизм и отличная имунная система. Универсальная осина не поможет от годовалой полуденницы, потому что ближе к году ее гипофиз начинает вырабатывать специальный защитный гормон. Волота бесполезно бить в грудь и голову - слишком крепкая и толстая кость, а вот сзади в районе позвоночного столба он довольно уязвим. Ну и так далее... Иногда бывает довольно непросто. Про монеты слышал?
   - Монеты? Не-а.
   - Тоже популярный способ, чаще против банников или домовых охамевших. Бросить старой монетой или, поймав, обложить монетами с четырех сторон и поджечь. Казалось бы, предрассудок и глупость...
   - И в чем тут секрет?
   - Монеты тут в ходу медные, - я вынул из кошеля толстый тяжелый кружок с коряво вычеканным гербом, - А медь со временем окисляется. И оказывает на некоторые виды весьма замечательные и действенные эффекты, вплоть до впадения в вечную кому.
   - Впечатляет.
   - Ты и сотой части не слышал. Поверь, есть весьма любопытные вещи. Но вот мистики - нет. При всем своем невероятном разнообразии Леда не демонстрирует ничего сказочного. Многие планеты нашей Галактики куда загадочнее. Леда - это так... Малоинтересный заповедник, сюда отправяются только всякого рода социологи да лентяи-биологи. Никакой особенной работы... Что, думал мы тут гоняемся за русалками и постигаем тайны мироздания? Не-а. Маркируем гарцуков, отслеживаем сезонные перемещения кикимор, препарируем, наблюдаем за естественными внутривидовыми мутациями... Это по моей части. У Вериги еще скучнее. Всякие опросы, тесты, наблюдения, замерения... тоже никакой романтики. Это поначалу кажется, что здесь можно нескучно провести время. Взять меч и как дон Румата устроить кураж. Битвы, стрелы, пиры... Стереотип, который тебе лучше сломать самостоятельно. Здесь жизнь - и жизнь чужая, не наша.
   Город стал значительно ближе, Олег смотрел на него не отрываясь.
   - А ты нечисть тоже убиваешь?
   - Редко, - я отвернулся, - Только чтоб не выходить из образа. И вообще об этом говорить не стоит. Я имею в виду там. Когда вернешься.
   - Чего?
   - Незаконно. Вся нечисть - это мыслящие индивиды. Они разумны. И убийство их по нашим законам ничем не отличается от убийства простого человека.
   - Даже если они жрут других людей?
   - Даже если. Тут, понимаешь, проблема. Чтоб наказать убийцу надо его судить. Присяжные, адвокаты, секретарь... Представляешь себе адвоката, который берется защищать людоеда или циклопа?..
   Олег не выдержал, рассмеялся. Смех был громкий, но не настоящий - как висящий на еловой ветке  пластиковый "дождик".
   - Вот-вот. А как и за что судить остальных? Леших, жыжей, удельниц, переругов, банников? Убийство из-за голода - это отягчающее обстоятельство или смягчающее? А можно ли судить за то, что убил, не имея выбора, потому что от смерти тебя спасает только чужая кровь или плоть? Судить за то, что превратился в чудовище и ведешь себя как чудовище?
   Олег перестал смеяться, губы затвердели, а глаза сузились.
   - Я не думал об этом.
   - Поживешь здесь пару лет, еще и не только об этом успеешь подумать. Ладно, не бери в голову. Забыли.
   - Так что получается с нечистью?
   - А ничего не получается. Судить ее за то, что она есть - это геноцид, за то, что она делает - глупо и бесполезно. Да и не можем мы судить, Леда - это Леда, у нее своя власть, а мы тут только ученые да бездельники, наблюдающие со стороны. Никто нам права судить никогда не даст. Понимаешь систему?
   - Да уж. Мрачно.
   - Достаточно мрачно. У нас нет права убивать, только в крайних случаях и при самообороне. Ну еще в таких случаях, когда есть серьезный риск разрушить образ и сорвать маскировку. Если ты притворяешься ворожеем, например.
   - Понимаю.
   Вот теперь он, кажется, что-то понял. Что значит сделать выбор - в той ситуации, когда отказаться от него не можешь.
   Или даже не понял, просто начал догадываться.
   - Значит...
   - Ничего не значит, - сказал я немного грубее, чем следовало. Как сухой веточкой ткнул, - Да, мне иногда приходится убивать нечисть. По работе, так сказать.
   - Тебя поэтому Ростислав Михайлович ведьмаком назвал?
   - Да. Он так шутит.
   - И много убил?
   - Неважно.
   Ощущать его взгляд было неприятно - как терочкой мелкой по лицу... Сам виноват, дурак. Ведьмак недоученный... Ничто так мертво не цепляет лопоухих новичков-стажеров, как романтика. Даже самые циничные из них открывают рты, поймав сладкий крючок. Нечисть, ворожеи, покойники заложные... Молодец, расписал. Вместо того чтоб повторить сухие рубленные абзацы умных книг, в которых очень правильно и лаконично написано, что ворожба суть предрассудки чрезмерно склонного к мистическому восприятию окружающего мира общества, что так называемая нечисть почти всегда плод воображения, галлюцинаций или обычная ложь.
   Город был совсем рядом. Кусочек чужой истории, чужой жизни, чужого мира. Он выглядел как родной, покинутый много лет назад, но все еще ждущий, кажется и Олег почувствовал себя так же - возвращающимся после долгого отсутствия. По крайней мере шаг безотчетно ускорил. Невысокий вал, серые трухлявые спицы кольев, крепкие ладные ворота, за всем этим топорщатся непривычно высокие, с любовью сложенные крыши, шпили, башенки. Всего много и все сработано тесно, прижавшись друг к другу, отчего пояляется ощущение уюта. Выжженное золото на куполах церквушек, неровный приглушенный гул городских голосов - как возня мышей под трухлявым полом, издалека доносится визг пил, торопливый перестук лошадиных копыт по булыжникам, детский смех... Город - бестолковое огромное существо, грузное, толстокожее, упрямое. От его дыхания над крышами домов возникает марево - точно сам воздух плавится и льется по невидимому руслу куда-то вверх. Огромный неряшливый зверь с невозмутимой каменной мордой, слишком ленивый чтоб подняться с протертой за многие века лежанки, но внутри него слышна жизнь, из его необъятного брюха доносятся звуки, которые говорят, что там  бурлят не останаливающиеся ни на секунду процессы. Как бурление крови в жилах. Как ворочание усваивающейся пищи в желудке. Звон, шелест, стук плотницких топоров, женский плач, ленивые, насытившиеся весенним воздухом, голоса перекликающихся стражников... Подходя к городу, всякий раз чувствуешь себя на пороге какой-то новой, еще не  изведанной жизни. Даже если побывал там не один десяток раз. Как будто переступаешь черту. И сам ты уже за этой чертой какой-то новый, неизведанный... Глупость, конечно. Просто за этой чертой приходится держать образ, вот и все.
   У ворот стояли трое стражников. Ничего похожего на стилизованные под старину стереографии - широкие румяные лица, потрепанные полы длинных рубах, выглядывающих из-под куцых кольчуг, небрежно прислоненные к стене секиры. Они разговаривали между собой, на нас лишь глянули мимоходом. Меня, конечно, узнали, может оттого и не придержали. А может, им попросту было все равно, кого принесло в город пыльным весенним утром.
   - Не очень-то тут строго, - сказал тихо Олег, когда мы оказавшись за стенами, снова пошли рядом.
   - Они не телохранители, - отозвался я, - и не княжеская гвардия. Чего беспокоиться ради пары безоружных путников?
   - Просто...
   - Про стереотипы я говорил не случайно. Привыкни к тому, что они будут ломаться на каждом шагу. Не в сказку попал.
   Идти по узким улочкам было приятно. Пусть они в большинстве своем были не мощеные, присыпанные сеном и испещренные золотистыми полумесяцами отпечатавшихся подков, они сохраняли в себе какую-то особенную, не тронутую человеком, тишину. Пахло теплым деревом стен, конским навозом, еще чем-то скисшим и горьким, но это были привычные запахи улиц, такие же неизменные, как сам город. Олег с непривычки некоторое время морщил нос, я лишь посмеивался. Канализацию и хранилища для утилизации мусора здесь изобретут еще не скоро, если вообще этим озаботятся. Людей навстречу попадалось немного, преимущественно мужчины и дети. Юркие, худощавые, как на подбор, приказчики, неспешные и равнодушные мастера, глядящие только себе под ноги, пропахшие едким сладким потом работяги - те, напротив, распахнув ворота рубах, дышали полной грудью и озирались по сторонам, неторопливо бредущие на смену стражники. Лица, плывущие нам на встерчу, не таили в себе ничего необычного. В них не было холодных каменных черт вроде тех, что встречаются на старых средневековых гравюрах, но не было и того простодушного телячьего выражение, которое с такой тщательностью выписывали на своих полотнах художники, пытаясь воссоздать образ жителя многовековой давности. Если на них всех и лежал какой-то единый отпечаток, он был слишком слаб и зыбок чтоб его можно было приметить невооруженным взглядом.
   На нас и здесь не обращали особого внимания. Нам нечем было удивить окружающих, да от нас ничего и не ждали.
   В этом было что-то приятно щекочущее нервы, непривычное. Идти среди других людей, неся в себе раскаленную и невидимую искорку тайны. Быть со всеми, но не как все. Так, словно ты забрался в галерею огромного музея и сам притворился экспонатом. И даже более того - увидел жизнь этого музея изнутри. Не знаю, как почувствовал это Олег, но мне то и дело приходилось незаметно дергать его за рукав чтоб он не сбавлял шага. Рта он не разевал, да и откровенно по сторонам не таращился, но чувствовалось, что дыхание незнакомого города повлекло его, захватило целиком. Здесь была другая жизнь, жизнь за чертой... Через две недели - ладно, три. Накинем неделю на путь - он вернется в свой Геленджик и все это уже не будет существовать для него. Ни лиц, ни запахов, ни тех ощущений, которые появляются внутри, когда идешь по маленькой городской улочке. Это все останется здесь, забудется, сотрется, как стирается в пыли отпечаток конской подковы. Но пока он еще был здесь.
   - Здорово, - сказал он, - Интересный город.
   - Все они интересные. По-своему. Много городов, много сел, много людей... Везде есть что-то свое, и часто интересное, - заметил я. Близилось к полудню, солнце щедро смасленным желтым блином зависло над головой, расточая волны пробирающего до костей тепла. Ноги из-за этого казались тяжелыми, а голова - наполненным тяжелой непрозрачной жижей бочонком, который все труднее нести на плечах. Часы весеннего зноя пока были коротки, но утомляли изрядно. Такое время лучше пересидеть в тени, выпить чего-то сытного и прохладного, подремать, сладко сощурив глаза, оставляя между веками щелку, достаточную лишь для того чтоб солнце золотило ресницы. Полдень разморил и окружающих - голоса вокруг звучали тяжело, неохотно, точно их хозяевам приходилось крутить тяжелый неподатливый ворот чтоб извлечь их из глубокой грудной клетки. Где-то рядом басом выговаривал работнику хозяйский низкий баритон, бурчал что-то праведно-оскорбленное себе под нос пьяный и клонящийся к земле как длинная жердь, горшечник. Трактиры, мимо которых мы проходили, превращались в сонные ульи, из черных недр которых било неистребимым запахом пота, пива и дыма. На лавочке в небольшом внутреннем дворике сидели старые мастера-кожевинники, пили из невысоких стаканов горячий, кирпичного цвета, чай, щурились довольно и потирали потные бритые головы. Не обращая внимания на жару, стирала в щербатой деревянной лохани женщина со злым и красным лицом, стирала ожесточенно, стиснув зубы, орошая землю мутной серой водой. Маленькая, в длинной застиранной рубахе, девчушка зачарованно смотрела, как двое мужиков распрягают лошадь, снимая с нее приятно пахнущую старой кожей и степной пылью, упряжь. Лошадь косила печальным коричневым глазом, пряла ушами и временами приподнимала морщинистую губу, под которой прятались огромные желтоватые зубы неправильной формы. Все вокруг нас не просто существовало, оно жило, тянуло свою собственную привычную жизнь. Ожившие музейные экспонаты.
   - Передохнем, - сказал я, поймав Олега за жесткую ткань предплечья, - Не лети, голубь, время еще будет... За две недели ты тут каждый камень изучишь.
   Олег тоже немного выдохся, тягучий водоворот жизни измял его за неполный час. Он ожидал увидеть что-то другое. Простое, лубочное, ярких красок, этакую иллюстрацию на форзаце учебника истории. А может, он просто начал понимать, что объекты, которые он прибыл изучать, на самом деле настоящие живые люди.
   - Можно, - согласился он, деланно поморщившись.
   - Тогда обождем часик. Здесь неподалеку должен быть постоялый двор... Да, точно, это рядом. Перекусим немного и двинем дальше. Спешить некуда. Ты никаких опытов сегодня не наметил?
   Он помотал головой.
   - Только осмотреться хотел. Завтра, может...
   - Ну и отлично. Если ты не пробовал запеченных в сметане карасиков, можно сказать, что совершенно зря побывал на Леде. Угощаю. Там и хозяева меня знают немного, приготовят на совесть.
   - Знакомые?
   - Клиенты. Помогал им когда-то давно. С тех пор столоваюсь иногда, как в Хмель забредаю.
   - Они ворожея не боятся?
   - Все боятся. Просто эти привыкли. Да и должок у них. Кроме того, у них обычно тихо. Народу немного и проблем с нежитью нет, значит не придется во что-то влазить. Тоже очень удобно.
   - Понимаю.
   На самом деле он еще ничего не понимал.



   - Здравствуйте, люди добрые, - сказал я с порога.
   Внутри было пусто. Неровным рядом стояли тяжелые столы с потемневшими столешницами, зло жужжала запутавшаяся в паутине муха. С кухни доносился запах пирога с почками, кажется поспели вовремя. На постоялом дворе, как обычно, царил тяжелый дух, действующий сперва угнетающе, особенно с непривычки. Ставни здесь прикрывали днем, а крышу давно не перестилали, оттого сгустившийся полумрак разгоняли лишь неровные, как осколки разбившегося зеркала, солнечные блики. Белые, желтые и оранжевые - они были рассыпаны по столам, скамьям, стенам. Со  внутреннего двора доносились глухие и тяжелые удары, должно быть хозяин перековывал свою старую кобылу.
   С кухни выглянула служанка. Скрюченная, медленная, горб ее походил на огромную вспухшую за плечами опухоль, она передвигалась с шорохом, глядя на нас огромными желтоватыми глазами. Не глаза, а отполированные сосновые шишки, от взгляда воротит. В полумраке Олег врядли рассмотрел ее лицо, а смотреть было на что. Но спалось бы ему после этого весьма плохо. Света хватило только на то чтоб увидеть низкий скукоженный лоб и уродливо свисающий подбородок. Служанка что-то забормотала, но слов разобрать было невозможно, они цеплялись друг за друга как звенья ржавой цепи, обрывались, ползли... Олег за моей спиной глубоко вздохнул. Смотри, студент, смотри. Хотел ведь экзотики?
   - Здравствуй, бабушка, - сказал я, - Еды нам. Карасиков, картошечки, квасу... - она часто закивала,  желтые глаза смотрели непонятно куда, иногда казалось, что из взгляд и вовсе направлен на нечто, находящееся за пределами избы, - Пирог, кажется, поспевает - его тоже.
   - ...габ... сдин... Ворож... - ее речь напоминала шорох ее же замызганной серой юбки, но иногда в ней проскакивало что-то, напоминающее осмысленную речь.
   - Давай, бабушка. Мы с дороги, устали. Только карасиков небольших, с палец...
   Она опять закивала и, не дослушав, удалилась на кухню - хромающая низкая фигура с головой вроде корявого нароста и с огромным горбом. Я жестом указал Олегу на скамью. Тот сел с опаской, не сводя взгляда с дверей кухни. О печеных карасиках он уже, кажется, не помышлял.
   - Что с ней?
   - Кикимора, - я положил суму под стул, сел напротив Олега. Скамья была приятно холодной, хоть и грубоватой, - Перевоспитанная. Местная достопримечательность, кстати, люди смотреть ходят. Не бойся, она не опасна. Правда, и ума как у ребенка.
   - Нечисть можно перевоспитать?
   - Каждый, обладающий разумом, может меняться, - я пожал плечами, - Выбор есть даже у нечисти. Разум дает понимание.
   - Интересно. Не знал.
   - Чаще всего он, правда, дает понимание того, что или ты или тебя... В том смысле, что если откажешься от человеческой крови и мяса, то долго не протянешь. Вот и вся от него польза.
   - Мерзко.
   - А кто спорит. Иногда кажется, что лучше б нечисть была нерассуждающим хищником. Так было бы проще. очень не хочется, глядя на нее, признавать, что за внешней оболочкой, за всеми этими когтями, клыками и морщинами, есть разум. Причем разум, уже сделавший окончательный выбор. И не в твою пользу.
   - Эта кикимора сделала другой выбор?
   - Нет, - сказал я неохотно, - На самом деле сделавшие другой выбор встречаются очень редко. Достаточно редко для того чтоб об этом неприятно было говорить. Я знал только двух или трех кикимор, сознательно отказавшихся продлевать свой век за счет чужих жизней. Эта - продукт здешних нейро-операций.
   - Не понял.
   - Я же говорил про ворожбу. Это комплекс мер, которые выглядят как дремучее самодурство, замешанное на предрассудках, страхе и непонимании законов природы, но которые при всем при этом зачастую эффективнее, чем самые тонкие и технологические операции. Голову ее разглядел?
   - Голову? Нет. Темно же...
   - Волосы выстрижены на макушке, крестообразно, - я показал, как, - Это специальный обряд, который проводят над молодой кикиморой, если хотят обезопасить ее. Человеком, конечно, уже не сделать, но кое-что можно.
   - И какой толк?
   - У кикимор очень развитая и необычная для человека нервная система, очень много нервных окончаний находится в коже головы. Их стимуляция во время довольно болезненного процесса стрижки приводит к дестабилизации работы мозга. Мозговой центр, отвечающий за агрессию и аппетит, нейтрализуется, как правило - до конца жизни. Он наступает лет через пять-шесть, все-таки кикиморы без человечинки не могут. Да и жизнью это назвать можно с трудом. Я же говорил, операция весьма варварская, грубое вмешательство в мозг черевато для пациента слабоумием, атрофией речевых центров и прочими не очень приятными вещами. Зато - тишина и спокойствие гарантируются.
   Олег переменился в лице. Как тень пробежала.
   - Ужасно, - сказал он тихо.
   - Не ужасно. Жизнь, просто жизнь. Даже невпечатлительным людям я обычно не рассказываю о том, как питается кикимора. Среди них тоже попадаются затейницы... И обед свой они обставляют очень... зрелищно.
   - Все равно жестоко, - Олег отвернулся.
   - А это не нам судить. Всякие вещи тут происходят, а решать за них, что жестоко, а что нет, да что лучше и что милее - это не наше, брат студент. Легко сказать - мне это не нравится, это жестоко, и я это запрещаю. И что?.. Это их мир, Олег, и жестокость тоже их. Родная, так сказать. С которой они разберутся сами, не слушая наши вздохи и рассуждения. И будут абсолютно правы.
   - А вы... ты бы не вмешался чтоб помочь?
   - Кому? Кикиморе?
   - Да. Все-таки ж живое...
   - Еще какое живое. Помнится, свою первую кикимору я убивал добрый час. Размолотил в ошметки, голову проломил, напополам рассек... Всю полянку ее кровью загадил, сам вымазался как маньяк... Бил ее и бил, а она все не помирала. Корчилась, извивалась, ползти пыталась, хотя ни рук, ни ног уже не было... Я тогда прилично струхнул, если честно. Бьешь, бьешь - а оно все живое... Жутко стало. Не знал тогда, где у нее уязвимые точки, где нервные центры и жизненно-важные органы, больше на энтузиазме работал. Молодой был - как ты. Тоже решил с ходу жестокость уничтожать, да еще ее же оружием.
   - Зачем ты мне говоришь это?
   Лицо у Олега посерело - стало как клочок рваного облака зимним утром. Кажется, можно было отпустить и меньше подробностей, парню и так хватило. Ничего, на будущее припомнит.
   - Чтоб ты понял одну важную вещь быстрее, чем ее понял в свое время я. Вольничать можно до отпущенного  предела. Сносить головы кикиморам в глухой провинции, давить волколаков, протыкать упырей... Михалыч за это даже не особенно корит, так, бурчит разве что. Потому что он не дурак и тоже все прекрасно понимает. Нежить надо давить, иначе она здешним жизни не даст, наберется силы и все. Поэтому у меня такая странная профессия тут. Но, - я ткнул пальцем в стол, загоняя это "но" как гвозь в древесину, - Есть предел.
   - Предел, до которого жестокость терпима? - быстро спросил он. Не глядя в глаза, в сторону спросил.
   - Можно сказать и так. Есть вещи, против которых не могу пойти даже я.
   - Ничего странного. Мы всего лишь наблюдатели?
   - О, сарказм?
   - Нет, я... так...
   - Резать кикимор на болоте не сложно, Олег. И нравственных терзаний я при этом не испытываю. Почти. Даже убивая разумных и тех, кто когда-то были людьми. Человек ко всему привыкает, часто это очень удобно.
   С кухни донесся звон посуды, мы оба посмотрели в ту сторону, но служанка не показывалась и я продолжил, понизив все же голос:
   - Я могу пойти и дальше. К примеру, я могу забить моховика, хотя если об этом узнают шефы, голову открутят только так.
   - Моховик?..
   - Что-то вроде здоровенного такого, очень шустрого и хитрого кабана. Стережет чащи и лесные топи. Вегетарианец, но если год неурожайный, может и детей тягать. Между прочим, редкий, вымирающий вид. Претендент в здешнюю красную книгу. Если что - я бы его забил. Наплевав на законы природы, естетственный ареал и этические нормы ученого и наблюдателя.
   Олег спрятал голову в плечи. Ему было неуютно. То, что я ему говорил, пахло не просто выговором или потерянными корочками с золотым тиснением, это было куда серьезней. Но я видел - он не заложит. Просто чувство такое возникло, защекотало изнутри, утвердилось. Не заложит и не расскажет. Попереживает, может разочаруется, может будет вспоминать о Леде лишь с отвращением - но поймет.
   - Серьезный ты, - пробормотал он неопределенно, - Не боишься?
   - Мертвецы не боятся, - отмахнулся я, - Но речь не о том.
   - А о чем?
   - О рамках. О той черте, которую перешагнуть нельзя, будь ты хоть трижды землянином, ведьмаком и сорвиголовой.
   - Но если... - он не то чтобы растерялся, но появилась на глазах этакая наледь, непонимание, - Если тебе все равно... Что тебя сдерживает?
   - Ты имеешь в виду, если я плевать хотел на постановления ученых советов, галактические кодексы и даже готов поднять спокойно руку на мыслящее, пусть и кровожадное существо, что удерживает меня от того чтоб навести здесь порядок? Свой порядок?
   - Угу.
   - Есть одна вещь. Достаточно серьезная чтоб я никогда не решился бы посягнуть на нее. И помешаю любому другому. Нет, не жалость... Я же рассказывал про ту, первую, кикимору... Здесь все проще. Прощу и хуже.
   Вошла служанка. Ковыляя своей нечеловеческой шаркающей походкой, она внесла две шкворчащих миски, над которыми разносился непередаваемый дух свежеиспеченной рыбы. В этот раз на ее появление Олег отреагировал спокойней, чуть ли равнодушно. Наблюдая за тем, как она неловко, то и дело застывая, точно задумываясь, расставляет столовые приборы, он, видимо, продолжал думать над моими словами.
   - Потом договорим, - сказал я, потирая ладони и хищно глядя на свою миску, - А теперь карасики. Если ты скажешь, что это не божественно, ты недостоин звания ученого.
   Разговор отложим. Глупый, бесполезный разговор, который не даст ничего ни мне, ни ему. Ему от него станет только хуже - как тяжеленный илистый, пропахший болотом валун на грудь положат, а я сам давно перестал верить в то, что если выложить на духу все, что мучает, колет изнутри, станет хоть чуточку лучше. Я вообще во многое перестал верить за последние пять лет.
   Томленые в сметане карасики сверкали желтыми спинками, я подхватывал их грубой двузубой вилкой и отправлял в рот, запивая немного кисловатым, но все-таки вкусным квасом. Тяжелый ломоть хлеба крошился в пальцах, грубый, как ломоть щедрой земли, пахнущий спелым колосом, необъятными лугами, бездонным небом. Олег сперва нерешительно, потом все быстрее тоже принялся за еду. У него еще не было возможности свести знакомство с местной кулинарией и смотрел он поначалу с опаской. Обычное дело, привыкнув в терпкой и абсолютно стерильной пище из пластиковых туб, на пищу аборигенов смотришь насторожено. Мало ли какие микроорганизмы и неизученные вещества плавают в совершенно невинной на первый взгляд подливке... К счастью, на этот счет Олег мог не волноваться - в лучших традициях старой Земли пища тут была незамысловата, но сытна и оставляла после себя то особенное ощущение в животе и под языком, которое бывает только после настоящей живой еды, не сдобренной химическими добавками, витаминными присадками и био-нейтрализаторами. Пища, простая и настоящая, как сам человек. Пища без иллюзий и хитрых ароматов. Что-то простое, естественное, пробуждающее словно бы дремавшую ранее генную память. Мусоля между пальцев грубые хлебные катышки, то и дело ловишь себя на мысли о том, что и твои предки жили вот так, а ты не открыл для себя ничего нового, лишь вернулся к тому, чем жили за много веков до твоего рождения.
   Аккуратно собирая жесткой корочкой оставшуюся подливку, я подумал о том, что все мы, отважные ученые, наблюдатели и ведьмаки, беззащитны перед маленькими людскими слабостями. Ростислав Михайлович и Верига при случае тоже не упускали возможности плотно заправиться в трактире или на постоялом дворе, оба не любили возиться с приевшимися и пресными термо-консервами, а Ростислав Михайлович помимо прочего успел полюбить гоголевской фольклорной любовью бараний бок с кашей, что ему очень шло.
   - Косточки можно не выплевывать, - невнятно сказал я, глядя как Олег, прищурившись, с хирургической осторожностью вынимает их и кладет на край миски, - Они мягкие. Смотри...
   Мне повезло - свою порцию я успел прикончить, оставив лишь сухую хлебную корку и кваса на донышке, а вот Олег не поспел. Ему оставалось еще прилично, когда за стеной простучали шаги по лестнице. Быстрые, жесткие, обычный человек, спускаясь без крайней срочности, никогда не будет ставить так ногу и переносить вес тела. И... женщина, судя по всему. Да, так и есть. Шелест подола, метущего ступени, ни с чем не спутаешь. Хозяйские покои наверху, а значит...
   Олег замер, как сидел, с карасиком на вилке. Я с опозданием понял, что замер он из-за того, что переменилось мое лицо. Видно, нехорошее там что-то проявилось. Шаги были все ближе. Нехорошие шаги. Злые. Не сулящие ничего доброго - ни обильной добавки, ни еще кружки кисленького кваса, ни сытой, лишь взрослым мужчинам доступной неги у чадящего камина... Когда слышишь такие шаги - надо готовиться к тому, что в ближайшее время ничего хорошего не случится. Такие шаги - как звук взводимого курка перед выстрелом. Туча над головой.
   Олег открыл рот чтоб что-то спросить, но я на него шикнул. Шаги выдавали сильное душевное волнение, так не будет спускаться спокойный человек, и в них была уверенность. Женщина спускалась вниз не для того чтоб просто заглянуть в печку или подбросить угля в камин. А кто может спускаться сверху? Только хозяйка. Которой уже сообщили о прибывших гостях. Один из которых ей должен быть хорошо известен. Задачка на сообразительность для второклассника.
   - Вот и поели... - проворчал я, специально погромче, чтоб заглушить хоть на секунду эти тревожные шаги, - Кажется, работа.
   Это действительно была хозяйка. Достаточно молодая женщина, она едва не осела в дверном проеме, лишь увидев нас, точно старость в мгновение ока разъела ее кости, задавила. Волосы были растрепаны, лицо изрезано морщинами, как шрамами, оставленными лапой страха, глаза дико блестели. И по этому пьяному огоньку в них, сумасшедшей блесточке, я сразу понял, что она не в себе. Олег рефлекторно встал, звякнули стоящие на столе миски.
   - Господин!.. - голос хозяйки ударил, треснул, точно надтреснутый колокол, - Бога ради!..
   Женский страх и боль - гадкая же это штука. Даже если стоишь рядом зрителем, все равно окатывает. Как жижа горячая. Когда горе у мужчины, это может выглядеть и ощущаться по-разному. Есть такие, что пышут всепроедающим жаром или, напротив, стоят как в горе как древние засохшие дубы, другие превращаются в камнепад или распространяют душащий запах едкой кислоты. Горе из каждого умеет выжать свое, оно большой гурман и почитатель. Но женский страх, женская боль- самое отвратительное из того, что можно почувствовать. Как кипящая лавина в лицо, бурлящая, расплескивающая в тщетном беге саму себя, обжигающая грязная волна.
   - Что такое? - спросил я резко, неприятным голосом. Когда человек в панике, его надо сперва привести в себя, хлопнуть холодной ладонью по лицу, зацепить резким словом. Это действует как щелчок по носу для заигравшейся собаки. Когда придавишь кипящие эмоции, забьешь и растопчешь пепел бушующих страстей, открывается лазейка к разуму, которую уже можно задействовать, - Вы что, не видите, что мы едим? Что за народ... Поесть не дадут, душу вынут, - я брезгливо поморщился, - Ну что такое у вас? Что за шум? Успокойтесь, не кричите.
   - Господин ворожей!.. - в ее горле заклокотало, еще секунда и зарыдает. Тогда еще хуже. И за час не успокоишь, - Стр... стра... страшное...
   - Еще какое страшное! - я треснул кулаком по столу. Получилось не так увесисто и внушительно, как у Ростислава Михайловича, но тоже неплохо - миски подпрыгнули, хлеб посыпался на неубранный пол, - Рыба сырая наполовину! Сметана несвежая! Откуда вы эту сметану взяли, из отхожей? Ворожей с подручным даже здесь поесть пристойно не могут! Черт знает что!..
   Сразу понял - попал. Собственный ее страх зачадил, столкнувшись с моим показным гневом, заплясал юркими, но уже неопасными искрами, растворился. Но все равно она была сильно напугана и сбита с толку. Я подал Олегу незаметный знак - не лезь под руку, но будь готов. Не знаю, понял ли, врядли этому учат в институте, но вроде дошло - отодвинулся от стола, не сводя напряженного взгляда с хозяйки и положа руку на спрятанный в одежде лайтинг. Ну, оружие тут врядли пригодится, маловероятно, что на постоялый двор среди бела дня напала нечисть, хотя случаи разные бывают...
   - Что у вас? - спросил я уже мягче, - Муж что ли?..
   Муж у нее был человек тихий, слепленный совсем не из того теста, какое природа обычно отпускает на замес трактирщиков и хозяев постоялых дворов. Спокойный, немного боязливый тихий пьянчужка, лица которого я  почти не помнил, редко он на глаза показывался. Может, он до горячки допился? Схватил мясницкий гнутый нож и... Нет, глупости. Когда человеком овладевает настоящий, животный страх, это выглядит совсем иначе. Да и успел бы он тогда хоть разок полоснуть ее, а на одежке крови вроде как нет. Постояльцы буянят? Тоже не похоже. Место тут тихое, если и разгуляются, то к ночи, а сейчас солнце в зените, да и тишь стоит, не свойственная для обычного трактирного мордобоя, когда бьется стекло и хрустят выплюнутые хозяевами зубы. Что ж ей так некстати от меня понадобилось? Нашла же время... Ладно, выдюжим, сам-то не студент уже.
   - Ребенок, - провыла женщина, делая попытку схватить меня за руку и прижаться, - Господом... Все отдам... Ребенок...
   Я перехватил ее кисть, рука была напряжена так, что запястье побелело.
   - Что с ребенком? Эй!.. - я осторожно встряхнул ее, - Хозяйка! Ну ладно, веди к нему.
   Видимо, она этого и ждала - потянуло в сторону двери во внутренние покои, туда, откуда лестница вела наверх, в хозяйский чертог. Я позволил увлечь себя, по пути шикнув на Олега чтоб тот не отставал. Тот и не думал отставать, но и моей злости от нежданно и гадким образом прерванного обеда надо было дать выход.
   - Это что?.. - спросил он, по-прежнему не снимая руки с лайтинга.
   - Не знаю, - бросил я хмуро, - Заболел может. Для нечисти не время. Рядом держись, посмотрим.
   Поднявшись по скрипящей старой лестнице, мы оказались наверху. Не выпуская мою руку, хозяйка метнулась к ближайшей двери, за которой обнаружилась довольно просторная и светлая комнатка. Роскошью она не блистала, да и нечем блистать внутри постоялого двора, но дух ее, сладкий уютный дух дома, подсказывал, что внутренним убранством заботились, обставляли с любовью. Как запах от парного молока, что-то родное, приятное, хоть и сотворенное чужой рукой... Почти сразу стало ясно, отчего - в углу покачивалась колыбель. Не пустая - понял я с запоздалым ощущением нехорошего предчувствия, тронувшим холодной железной лапкой между лопаток - и не напрасно хозяйка пыталась сказать что-то про ребенка. К дитю кого попало не ведут. Тем более, небось, к еще некрещеному. Тем более - Боже упаси! - ворожея. Отец был рядом - безвольно сидел на краю кровати, глаза высохшие, пустые, мертвые. не человек, а наспех набитое отсыревшее чучело, уже начавшее расползаться по грубым швам. Мне захотелось схватить его за грудь и встряхнуть, как полудохлую курицу. Что бы ни случилось, будь же ты мужчиной! Какая тебе цена, если жена бежит первым делом к заезжему ворожею? Гордость у тебя есть? Но я взглянул еще раз в его глаза - и передумал. Да и желания особенного не было. Раз побежала за ворожеем, значит причина для этого есть. У каждого свое ремесло. Кузнец кует железо, гончар месит глину. И у ворожея найдется, чем заняться.
   Внутри колыбели что-то шевелилось, ворочалось, шелестело толстым, явно материнской рукой вышитым, одеяльцем. Хозяйка к колыбели не приблизилась, лишь застонала и, выпустив мою руку, зашлась злым беззвучным плачем. Ох, как гадко...
   Олег, успевший меня обогнать на полшага, сунулся было первым. Ни опыта, ни ума, по физической подготовке трояк, а все туда же - пятак вперед сувать. Все мы тут по приезду бесстрашные и готовые придти на помощь ребята. Умудренные веками потомки, мудрецы... У некоторых желание лезть вперед отбивает довольно быстро. Олег побледнел, резко выдохнул и шагнул назад. Не шарахнулся, нервы худо-бедно выдержали, но с поспешностью, которая не пристала ученику опытного ворожея. Хотя в такой ситуации огрехи маскировки уже никого не заботили.
   Я подошел к колыбели, заглянул внутрь. Оставалось только поморщится.
   - Подменыш. Отлично.
   Женщина заголосила еще громче. Хотя это могло мне и показаться. Ее муж поднял на меня мутный тяжелый взгляд. Кажется, он был трезв, но врядли хорошо осознавал происходящее.
   - Подменыш? - спросил он тупо.
   - Да. Вы отчего, ироды, ребенка не крестили? А? Думали, сам до церкви дойдет? Головы кленовые! - я перевел дыхание. Злость выжгла весь кислород в легких как объемно-детонирующая бомба, - Что ж вы ребенка... Эх. Что с вами теперь...
   - Что с ним? - осторожно спросил из-за спины мой стажер. Глядеть на то, что шевелилось внутри колыбельки он не решался.
   То, что там копошилось, с трудом можно было назвать ребенком. Точнее, в нем еще оставалось что-то, напоминавшее ребенка пары месяцев от роду, но оно ограничивалось искаженным пропорциями и пухом на голове. Тельце было скрюченное, почерневшее, как тронутое влажной гнилостью, руки и ноги стали отвратительно тонкими, суставы наоборот увеличились, вспухли. На непомерно увеличившейся голове лицо запеклось, съежилось, утратив почти всякое сходство с человеческим - два крошечных серых глаза, уродливый нарост на месте носа, массивная нижняя челюсть, выпирающая вперед, из-под плоской нижней губы выглядывают тонкие сероватые зубы. Ребенок не спал, он беспокойно ворочался, но звуки, производимые им при этом, не были похожи на звуки, которые производит маленький ребенок. Глухое, с рыкающей ноткой, ворчание, сопение, скрип зубов, влажное причмокивание... Звуки были омерзительнее всего. Если бы существо в колыбельке молчало, его хоть и с трудом, но можно было бы принять за измученного какой-то страшной болезнью ребенка, но звуки говорили о том, что с человеком оно не имеет ничего общего.
   - Подменили ребенка вашего, - сказал я матери, мягко, - Что ж вы... Подменыш.
   Мать начала что-то лепетать - кровиночка, доченька, дитятко... Меня передернуло.
   - Все. Сами и виноваты. Ребенка отчего не крестили в срок? А?
   - Боялись. Вдруг захворает, - ответил отец. Голос тертый, бесцветный, как стиранная бесчетное количество раз тряпка, - Договорились почти уже.
   - Договорились, - пробормотал я, - С нежитью не договоришься. Пеленки, небось, после заката во дворе оставляли, а? Огня на ночь не оставляли? Оберега не клали? Договорились они...
   - Ребенок, - он поднял на меня такие же бесцветные рыбьи глаза, затянутые поволокой, - Дочечка...
   - Нету ребенка. Сами отдали. С вас и спрос. Душу загубили.
   - Где же... Вернуть...
   - Ребенка вернуть - это тебе не коня привести, - отрезал я, стараясь не глядеть на Олега, - Ворожей тебе уже не надобен.
   Он тяжело упал на колени - как исстарившееся трухлявое дерево, набухшее изнутри болезненным тяжелым соком.
   - Господин ворожей! Все!.. Верни дитятко... Все отдам! Господин...
   Скрипнуло внутри. Как будто провернулась там ржавая шестеренка затянутого пылью механизма. Повернулась -  и замерла, не ощутив знакомого давления пружинки.
   И я лучше всякого мастера знал, что этот механизм уже не выправишь и не смажешь.
   - Посмотрим. Женой пока займись, в чувство приведи. Бредит она, видишь же. Подумаем, - он хотел что-то сказать, губы поползли, как края свежей раны, но я без нежностей хлопнул его по щеке, - Обещать не буду и не хочу. Посмотрим, может и выправлю что... Наперед не загадывай. Посоветуемся сейчас с ученичком, может след и найдем. Хотя шансов мало, мало...
   - Все отдам!.. Гос...
   - Женой займись, говорю. Вниз не спускайтесь пока, надо будет - кликну.
   В поясном кошеле лежал небольшой мешочек, набитый сухой травой. Я вытащил двумя пальцами ворох травинок, помахал ими в воздухе, провел над колыбелью с подменышем и напоследок потер о дверной косяк. Ничего не произошло. В общем, я и не надеялся, больше для очистки совести. Что ж, этого и стоило ожидать с самого начала.
   - А... - отец ткнул пальцем в колыбель, из которой все еще доносился шорох, сопение и причмокивание. Называть существо, находившееся там, он не решился.
   - Утопить. Только не в колодце, не дай Бог... И закопать.
   Он сглотнул. Даже приближаться к подменышу ему было страшно до остекленения, но в моем присутствии он пока держался, не расклеивался. Кажется, ему даже стало немного лучше - ситуация вновь становилась ясной и конкретной. Утопить - значит утопить. Ворожей сказал.
   - Пойдем вниз, ученичок, - бросил я, - Доесть успеешь.
   Кикимора оставалась на кухне, судя по тому, что слышно ее почти не было, неожиданное происшествие, врядли ею понятое, напугало прирученную нежить. Свидетелей не предвиделось. Олег занял свое место, но есть не стал. Покрутил хлебной коркой в подливке и отодвинул миску. Что странного, тут у любого аппетит пропадет.  На экскурсию, называется, сводил. Теперь неизвестно, как выбираться.
   - Ярослав...
   - Чего? - он явно ждал, что я скажу. Возможно, для него это даже что-то значило, - Вот так, студент. Хотел на нежить посмотреть? Удалось, можно сказать. Везучий ты что ли... И у людей горе и себе хороший день подгадил. Живем, однако...
   - А что с ребенком?
   - Не ребенок это. Подменыш, я ж говорил.
   - А он не...
   - Не. Совсем не. Подменыш рожден нечистью, ничего человеческого в нем нет. Если, конечно, исходить из того, что ничего человеческого нет в самой нечисти.
   - Он будет жить?
   Сверху что-то загрохотало, вскрикнула женщина. Но крик был не опасный, я расслабился. Так, мелочи.
   - Кажется, уже нет. К счастью, подменыши довольно хлипкие - никаких танцев с осиновыми кольями и прочего. Но система кровоснабжения очень развита, да и мозг защищен гораздо лучше, чем у любого ребенка в его возрасте, так что я обычно советую топить. Хлопот потом меньше, сам понимаешь.
   Несмотря на царивший в зале густой полумрак мне показалось, что на его лоб легла тень.
   - Ребенка!
   - Это не ребенок. Нечисть. Понимаю, о чем ты спросишь. Да, он бы выжил. Несмотря на то, что очень болезненный, хилый, тощий. Не сто процентов, конечно, но пятьдесят верных. Со временем даже стал бы больше похож на обычного человеческого ребенка. Лет с пяти их только по характеру и можно определить - они злые как самые настоящие черти, капризные, чрезмерно даже для детей жестокие, вечно голодные. Можно, конечно,  и вскрытие, но тут микроскоп нужен и опыт, местным пока не с руки... И вырастет из него лет через десять самая настоящая нечисть. Взрослая и очень голодная. Только не бледней и в обморок не падай. А что, по-твоему, может вырасти из ребенка с генами человекообразного хищника? Он зачат и рожден не человеком. Просто в дальнейшем природа стала бы брать свое. Сперва - царапины и синяки у сверстников, потом задушенные втихаря кошки, сожженные гнезда, покалеченный скот. Это естественная пакость, которая даже не знает, что такое быть человеком. У бывших заложных покойников хоть что-то есть, какая-то частичка пусть и испоганенной жаждой крови, но все-таки души, а у подменышей и этого никогда не было. Зло в чистом виде, стопроцентный экстракт. Только не надо про воспитание, психотренинг и отношение, здесь не поможет даже самая сложная нейро-операция. Это ребенок, порожденный ненавистью, болью и страданиями. И рожден только с одной целью. Сам понимаешь.
   - А потом что? - спросил он через силу.
   - Потом суп с шышом, - неуклюже отшутился я. Пришлось добавить, - Я ж говорю, в нечисть превращается. Только уже настоящую, с правильными зубами и когтями, которыми удобнее людей рвать. С человеческими-то сложновато, наверно...
   - В какую нечисть?
   Я пожал плечами.
   - От родителя зависит. Подменыши все на одну рожу, мать кем-угодно может быть. Но, конечно, только женского пола, остальная нечисть к воспроизводству таким, естественным, можно сказать, путем, не способна. Значит, мавки, русалки, ночницы, кикиморы те же... Женская братия даже более опасна, некоторые считают. Аввареуши, летавицы, мары, ауки, обдерихи, удельницы... Хватает.
   - Но зачем им оставлять собственного ребенка?
   - У них нет материнского инстинкта. Почти нет. Встречаются исключения, но... Очень редко. Процентов девяносто нечисти не способно вырастить потомство. Всей любви хватает на то чтоб подбросить недавно выношенный плод людям, скорей всего в расчете на то, что они из жалости пригреют это чудовище. И ведь много таких, кто пригревал. Что ни говори, жалость из сердца не выдавишь, все равно кто-то понадеется выходить несчастное созданье, может и воспитать его. Ходят даже легенды, что из подменыша можно вырастить человека, и тогда он обогатит и осчастливит своих приемных родителей.
   - Но ты говорил, что они вырастают в убийц.
   - Конечно. Так и происходит. Или ты где-то слышал правдивые легенды?.. А еще подменыш - неплохая  фальшивка в том случае, если надо выкрасть ребенка. Настоящего человеческого ребенка. Подменыш оставляется вместо него и родители почти всегда спохватываются слишком поздно.
   - Не сказал бы, что их легко спутать, - сказал Олег.
   - Легко, учитывая то, что похититель при этом распространяет определенного рода испарения, продукт организма, оказывающий дурманящее действие на человеческий организм. В чем-то даже наркотическое, седативное. Нет, не все, конечно, но некоторые. Из породы особо ловких детоубийц и ночных воров. Поэтому наши клиенты обнаружили подмену только что, хотя уже полдень и в обычной ситуации они подняли бы переполох еще с рассветом. Они были одурманены, не сразу сообразили, что существо, лежащее на месте их дочери, не совсем человек. До сих пор отходят. Если заметил, у отца были проблемы с вестибулярным аппаратом, нечеткость речи, покрасневшие глаза, тремор... Это не просто следы шока, его мозг был сильно одурманен. Ничего, очухаются... Только нам от  этого не легче.
   - Нам?
   - Ты помощник ворожея, - хмыкнул я, - Или хочешь все-таки стать кузнецом.
   - Нет, - мотнул он твердо головой, - Не хочу. Лучше помогу, чем получится. Можно?
   - Отчего бы нельзя... Толку только с тебя. Четыре часа на планете - и уже нечисть ловить? Рановато. Ни теории, ни практики.
   Задел я его, не крепко, но ощутимо. Он развел плечи, вздернул подбородок, тень со лба пропала. Он был готов ринуться в бой. В бой, в пучину опасного расследования, в погоню, в драку... Правильный, классический студент - гимназический еще пробор, краснеет на каждом шагу, а потом вдруг - в штыки, не глядя, грудью на пулемет... А еще он всю свою, не такую уж длинную пока, жизнь, прожил на планете Земля. Где все куда проще, понятнее и честнее. И к счастью у него врядли будет возможность узнать, что все может быть иначе, совсем иначе. По крайней мере я постараюсь не дать ему этой возможности.
   - Я постараюсь.
   Я махнул рукой, деланно смягчаясь.
   - Будешь доктором Ватсоном. Роль трюмо с двумя монологами. Ладно. На самом деле шанс все-таки есть.
   - Звучит не очень обнадеживающе.
   - Как и все остальное, если приходится заниматься ведьмачьим ремеслом. Главное - узнать, кто навестил  постоялый двор этой ночью. От этого зависит все. Будем знать, кто постарался - будем знать все. Потому что лицо расскажет недостающее - и образ жизни и характер и дальнейшие планы.
   - Планы тоже могут отличаться?
   - И весьма. Русалки детей воруют редко, даже навьи, а со второго этажа из колыбели - совсем врядли, но даже если так, у ребенка самые плохие шансы. Скорее всего, сразу утопит.
   - Утопит... - эхом отозвался Олег, - Значит, не успеем?
   Пришлось опять пожать плечами. Наверно, я скоро привыкну к этому бесполезному жесту.
   - Вообще русалки считаются гурманами, любят лежалое, дня три-четыре, мясо, но убивают сразу. Привяжет труп в камышах чтоб дрейфовал, пока дойдет... Не зеленей ты так.
   - Нормально.
   - Ауки тоже церемониться не будут, мозгов у них с наперсток, какие уж тут ритуалы. Сожрут в момент. Но на них это тоже не похоже.
   - Потому, что город?
   - Именно. Не их территория. Из избы на отшибе ребенка стащить еще горазды, но чтоб в центр города забраться - это не их. И еще это была не мара.
   - Почему?
   - На поверхности их тела живет специфическая культура микроорганизмов, которая отдельно от хозяйки существует еще около двух суток. Я проверял с помощью трав, - я похлопал по кошелю, - реакции не было. Побывай здесь мара, трава в несколько секунд посерела бы и еще заметен был бы необычный запах. Это даже хорошо, с марой связываться - дело неприятное и довольно опасное.
   - Получается, не вся нечисть убивает ребенка сразу?
   - Я же говорил, зависит от того, кто приложил к этому руку. У каждой породы свои планы на похищенное. И кроме того, они все не просто хищники. Точнее, хищники, но с получеловеческим разумом. Следовательно, их планы могут простираться дальше простого желания набить желудок.
   - Не хочется спрашивать, но... Для чего еще им нужны дети?
   - Какая разница? Или хочешь в отчет по практике вписать?
   - Нет. Для себя.
   - Не достигший годовалого возраста ребенок - целое сокровище для нечисти, и чем более развит ее мозг, тем больше планов на счет него она может строить. У аввареуши, например, фактически нет собственной иммунной системы, она очень уязвима к вирусным инфекциям, к счастью именно из-за этого их всегда выживает достаточно мало. Ребенок для нее - донор и пища. Хотя его Т-лимфациты еще не могут в полную силу продуцировать цитокины и  интерлейкины, аввареуши этого хватает. С взрослым человеком она сладить не сможет, не те силы, да и усвояемость уже будет не та... В общем, она поддерживает жизнь в ребенке на минимальном уровне. Кормит, согревает. Прямо как любящая мать, - смешок вышел перхающий, хриплый, - и пьет его кровь. Ребенок для нее как бурдюк с квасом, к которому она время от времени прикладывается. В общем, около недели он протянет. Больше врядли, а до этого его еще можно выходить. У ночниц еще сложнее. Честно говоря, пока так и не удалось установить, что она делает с ребенком, ночниц тоже осталось не так уж много. Известно, что в теле ребенка происходит постепенная дегидрация, длится она от двух дней до десяти. Остается внешне не поврежденное тело, внутри которого остаточные мышечные волокна, хрящи и кости. Остальное исчезает. Обдериха медленно варит ребенка, для нее этот ритуал имеет какое-то свое значение, поскольку никаких питательных веществ она в процессе не получает. Должно быть, очень болезненная процедура, длится от нескольких часов до двух суток. В общем, способов много. От удельницы еще мерзкая смерть. И тоже не очень быстрая. Любой земной маньяк по сравнению с удельницей - беспомощный латентный садист. Ходят слухи, что свои операции удельницы проводят ножами, но это не так, у них есть отличные когти. Тут уж зависит от ее настроения и живучести ребенка, но при таком раскладе у него не больше дня - жертва всегда умертвщляется до заката. Еще?
   - Нет. Хватит.
   - Зря не доел, - я потянулся к олеговой миске, выхватил вилкой карасика, - Вкусно же.
   Он посмотрел на меня так, словно я проглотил дохлую жабу.
   - Пакость.
   - А ты думал? - я хладнокровно пережевывал сочное, с корочкой, мясо, - Привыкай, студент. Змея-Горынача ожидал увидеть? Бабу-Ягу? Нет, тут все взаправду и серьезно. И не всегда так, как пишут в сказках. Хотя знаешь... лучше не привыкай. Сны еще всякие нехорошие будут снится... Оно тебе надо?
   - Что будем делать? - спросил он прямо.
   - Ждать, - вздохнул я, - Больше ничего не остается.
   - Просто сидеть? - он едва не вскочил. Должно быть, мысленно уже представлял беспомощного плачущего ребенка, привязанного где-то в глухой темной чаще леса, а рядом с ним - сморщенное клыкастое лицо... Хорошо, когда человек не обделен фантазией, это часто помогает работе. Но только если работаешь не ворожеем.
   - Да, Ватсон, сидеть. Ждать. В природе не существует никакого детектора на нечисть, ее на засечешь радаром и не рассмотришь со спутника на орбите. Нет, есть, конечно, всякие приметы, основанные на ворожбе, позволяющие определить, когда она рядом, ту же траву взять... Но универсального метода нет. Особенно если искать приходится в городе.
   Наверху опять закричала хозяйка, ее муж что-то негромко, но зло прокричал. Упало и покатилось по полу что-то большое и деревянное. Я хотел бы быть сейчас начисто лишенным воображения - только для того чтобы не знать, что происходит в эту минуту над нами. Олег скривился, лицо пошло складками, как недошедший кисель.
   - Ничего другого не остается, - сказал я чтоб отвлечь его, - Наш единственный шанс, и тот тощий как дворовой кот, на то, что нечисть сама сунется сюда.
   - Зачем? Кажется, других детей тут нет.
   Злой сарказм в его голосе звякнул тупым острием, но пробить мою шкуру было не так-то легко.
   - У нечисти почти нет материнского инстинкта, но кое-какие следы все же остались. Возможно, она придет сюда. Еще раз. Увидеть дочь. Подменыша, которого сама же здесь оставила.
   Олег удивился. Видимо, сказанное мной не подходило к созданному его воображением образу безжалостной клыкастой твари.
   - Очень трогательно.
   - Никто не может гарантировать, что она обязательно явится, но другой возможности ее перехватить у нас, кажется, не будет.
   - Засада?
   - В каком-то роде. Вечером вызову Михалыча, скажу, что мы задерживаемся до завтра. Он не будет возражать. Главное - чтоб не догадался, что мы уже влезли в авантюру. Мне еще спустит, а вот за твое участие перепадет обоим. Ну и, сам понимаешь, лучше чтоб никто...
   Закончить я не успел. На лестнице опять раздался топот. И опять нехороший. Но на этот раз вроде бы мужской. Я ощерился, точно цепной пес. Иногда иметь дело с людьми куда сложнее, чем с самой гадкой нечистью.
   - Господин ворожей... - пролепетал хозяин, просунув в зал одну голову. Белый мучной страх обсыпал его от лба до подбородка, - Я... Извиняюсь, но тут... Не тонет он, зараза. Я уж и так... Не тонет.
   На лице у него было такое выражение, будто он сейчас заплачет. Смотреть было тошно.
   - Сейчас, - сказал я, поднимаясь, - Уведи жену из комнаты. Зачем ей смотреть...
   Олег смотрел мне в спину, я это чувствовал даже тогда, когда открыл дверь и стал в проеме. Просто смотрел. Может, ждал чего-то.
   - Рыбку кушай, Олег, - сказал я, не оборачиваясь, - Вкусная.


 
   Стояла тишина. Не та тишина, которой обмирает город в жаркие полуденные часы, а другая, особенная, ночная. Сонная тишина - густая, мягкая как вата, липкая. Сладостно-резко режет в слипающихся глазах, звенят где-то дворе цикады. Тонко звенят, как лапками мягкими крошечные деревянные колокольчики перебирают - ц-ц-ц-ц-ц. Одеяло, лежащее на груди, кажется тяжелым, как могильная плита, от него исходит маслянистый грубый запах давно нестиранной ткани и еще много запахов других людей. Ночью ощущаешь себя иначе. У окружающего мира становится меньше границ, меньше граней. Исчезают ровные правильные линии, из которых состоит сам мир, теряются цвета, оттенки, формы. Простые и грубые окружающие предметы переходят в другое качество, наполняются новым смыслом. И цикады под окном... Ватная, тяжелая ночная тишина. Глаза слипаются.
   Олегу еще хуже - если мне досталась кровать хозяев, он располагается под ней, на старом дырявом коврике, которым не соблазнится даже старая голодная моль. На этом настоял я. Не то чтоб нам было неловко спать в одной кровати, просто в том случае, если нечисть обнаружит засаду, лучше не мешаться друг у друга под ногами.
   - Спишь, стажер? - прошептал я.
   Олег что-то пробормотал. Не спит. Но и радости особой не испытывает. Наверно, и засаду он представлял как-то иначе. Лунный свет, жирные чернильные тени, холодная рукоять лайтинга в ладони, моросящий предрассветный дождик... Вместо этого ему пришлось дышать затхлым воздухом, лежа на старом коврике и стараясь не менять позы - пол не перестилали уже много лет и скрипел он достаточно громко. Лайтинг я ему доставать тоже запретил. Во-первых, с него станется с перепугу полоснуть лучом по чему попадя, во-вторых, попадись он на глаза случайному свидетелю, это может вызвать нездоровые слухи в городе. Ворожеям, конечно, положено испепелять врагом перстом, но я предпочитал во время работы не использовать чрезмерных спецэффектов.
   - Не придет, наверно, - прошептал снизу Олег.
   - Тише.
   - Рассвет скоро...
   - Знаю. Тс-с-с. Ты ожидал, что она явится ровно в полночь?
   Он не ответил, но я понял - ожидал.
   - Терпи, стажер. Вернешься - будешь девкам травить, как на ведьм охотился.
   Олег опять что-то невнятно пробурчал. Охота на ведьм, видимо, уже успела ему надоесть.
   Чувствовалось приближение рассвета. Окна видно не было, но воздух уже пах им, стал не таким густым, посерел. На рассвете всегда легче дышится. Темнота еще не отступает, но делается словно бы неуверенней, она уже не сковывает окружающий мир, лишь наполняет его, как чернила наполняют сосуд. Теряет власть, редеет.
   Внизу, на первом этаже что-то скрипнуло. Едва слышно, как мышь под половицей. Я замер. Хозяева? Врядли они рискнут бродить по комнатам, зная, что рядом сидят в засаде ворожеи, а внутрь в любую минуту может забраться нечисть. В таких ситуациях люди предпочитают спрятаться подальше и вести себя бесшумно. Это обосновано. В дела нечисти и ворожеев лучше не лезть - целее будешь. Постоялец? Никто не будет искать койку на рассвете, а на ночь ворота Хмеля закрываются. Может, воры? Те врядли полезли бы в большой зал, где красть нечего кроме старых столов да скамеек.
   - Тс, - шепнул я на всякий случай, - Уже.
   В кошеле я нащупал таблетку, не глядя проглотил. Такая же была у Олега. Никакого знахарства, ни сушеных червей, ни крови черной кошки, которой отрубили голову на рассвете - кофеин и прочая химия. Этого должно было хватить. Когда я в первый раз устраивал засаду на нечисть, пробирающуюся в дом, мне пришлось до крови  кусать пальцы чтоб не скатится в беспамятство, метод тоже надежный, но не очень приятный.
   Сон зазвенел потревоженными комарами, веки с шорохом поползли вниз. Таблетка еще не успела подействовать, а ночная похитительница не теряя времени уже поднималась по лестнице. Спать хотелось неимоверно. Возникло такое ощущение, словно внутри меня со скрежетом по стальным канатам поднимаются и опускаются огромные многотонные ржавые гири, глаза стали невыносимо слезиться. Видать, нечисть не из молодых, раз с такого расстояние с ног сшибает. Неудивительно, что хозяева и прислуга спали как убитые почти до полудня. Как бы Олега не разморило...
   Она была рядом. Я чувствовал ее - кожей, каждым истончившимся нервом. Чужое присутствие. Не просто чужое -  нечеловеческое. Несколько раз скрипнули ступени, в темноте, разжиженной предрассветным серым свечением, эти звуки царапали, сдавливали сердце. Я надеялся, что у Олега выдержат нервы, но молчал - говорить уже было поздно.
   Дверь отворилась. Бесшумно, медленно. Точно кинжал невидимого убийцы вспорол ткань пространства, оставляя за собой черную длинную щель. И за ней, за этой щелью, находилось что-то ледяное, шевелящееся, недобро присматривающееся. Я замер. Позволил телу обмякнуть, застыть, прикрыл глаза. Лежать неподвижно было тяжело, особенно глядя на то, как щель становится все шире и комнату заполняет чужое холодное дыхание. Инстинктивно хотелось сжаться, животным движением защитить живот, лицо, но я знал, что двигаться сейчас нельзя.
   Она скользнула внутрь. Черная рубленная тень, припорошенная серым заоконным свечением, резкая, угловатая, двигающаяся так, как никогда бы не смог двигаться человек. На мгновенье блеснул глаз, желтая тревожная звезда.
   Я был готов. Прикрытая одеялом, рядом лежала булава, рукоять от долгого соприкосновения с ладонью, стала теплой и скользкой, но я знал, что это мне не помешает. Спать уже не хотелось, кровь гудела в жилах, наполняя тело горячей жаждой движения.
   А потом она подошла к колыбели, встав рядом с окном. И я увидел ее целиком.
   И мне показалось, что мир вокруг вдруг начал шелушиться, чернеть и распадаться.
   А ведь подозревал, ведь знал, что такое может быть...
   Черная тень застыла над колыбелью, мертвая, как кладбищенская пыль, неподвижная как придорожный вяз. У меня было время ее рассмотреть. Даже больше времени, чем следовало.
   А потом я сделал очень простую вещь. Шевельнул рукой. Негромко, затрещало старое одеяло, скрипнула кровать. Тень даже не вздрогнула, она зашипела, быстро оглянулась и скользнула в щель приотворенной двери. Несколько раз скрипнули ступеньки - она удалялась. Потом исчезли всякие звуки. Ночная гостья покинула постоялый двор.
   Олег не спал. Он выкатился из-под кровати, как я и ожидал, с лайтингом в руке. Глупая красивая игрушка была похожа на дуэльный пистолет многовековой давности. Я вздохнул и сел в кровати.
   - Ярослав...
   - Ушла, - сказал я. Предрассветный воздух давил, набивался в легкие комьями, мешал говорить. Да и не хотелось уже говорить, - Шевельнулся я не вовремя.
   Олег зажег масляную лампу. неуверенный оранжевый огонек дрогнул несколько раз, качнулся, и осветил комнату желтоватым теплым свечением. Запахло паленым салом и едко - тлеющей нитью фитиля.
   - Теперь не догоним?
   - Какой там догоним. Очень резвая. Не первый год живет.
   - Кто это был? - спросил вдруг он, - Мара? Аввареуха?
   - Неважно. Какая теперь разница.
   Он что-то понял. Что-то то ли в моем голосе, то ли в моем взгляде, кольнуло его. В самое сердце.
   - Ярослав.
   - У? - я сделал вид, что мне очень хочется спать. Это было довольно непросто - и не только из-за проглоченной таблетки. Всегда очень непросто лгать кому-то в лицо. Особенно если этот кто-то еще не понял всего, но уже начинает понимать, и в глубине его собственных глаз, на их прикрытой полумраком дне, уже видно брезжащее понимание. В такие глаза очень тяжело лгать.
   - Ты специально, да?
   - Что, специально? - сонливость вышла фальшивой, нарочитой. Я сам это почувствовал. Ложь потекла, как разливающаяся по весне река, я уже не был властен над ней. И отворачиваться было поздно.
   Поздно - это не момент времени, это состояние. Смотришь и вдруг понимаешь - поздно.
   - Ты спугнул ее, да? - он очень внимательно смотрел на меня, этот стажер. Пытливо. Он только теперь начал понимать, что его проводник, учитель, защитник и товарищ может ему лгать. Не случайно, а намеренно, вертя им как вздумается, хладнокровно. Утаивая то, что не считает нужным говорить. У него было выражение лица человека, заглянувшего в темный колодец. Эхо вдоль стен, сырые клочья паутины, пахнет гнильцой - и непонятно, насколько глубоко все это тянется...
   - Спугнул. Специально.
   Наверно он ожидал, что я удивлюсь или рассмеюсь. Что попытаюсь опровергнуть эту глупую нелепую мысль. Что поступлю так, как и должен поступить пусть и оплошавший один раз, честный и надежный защитник. Ученый. Ворожей. Спаситель невинных жизней. Поэтому он был немного оглушен. А я просто смотрел на него. Спрашивай, парень, спрашивай. Давай. Узнай, насколько глубок колодец. Ты ведь сам в него полез - наобум, решительно, с щенячьим восторгом, открыв глаза... Ты так хотел узнать, что такое ворожей. Спрашивай.
   И он спросил.
   - Зачем? Мы же... мы не найдем ее теперь!
   - Зачем искать. Она живет недалеко. Две минуты от постоялого двора. Горбатая улица, спускающаяся вниз, там дубильная мастерская и два знахаря. У ее дома крыша в одном месте провалилась и дверь светло-желтого цвета. Кажется, забор еще ветхий...
   - Тогда зачем это? - он обвел пустым взглядом комнату с пустой колыбелью, - Почему засада и почему ты дал ей уйти?
   - Так надо.
   - Кому?
   - Всем, - вздохнул я. Вздох не принес облегчения, я пропустил в себя еще одну порцию серого рассветного яда, - И ей и нам. Мы не пойдем туда. Она не аввареуша. И не мара. Не ночница, не обдериха и не удельница. Ее ни с чем не спутаешь.  
   - Кто это?
   - Богинка.
   - Она не нечисть?
   - Нечисть. Кто еще станет похищать детей по ночам. А до меня дошло только что... Дурак я, Олег. На весь Хмель только две богинки, я списал их со счетов. А ведь с самого начала мог догадаться. Подменыша помнишь?
   - Ну.
   - Его долго не могли утопить. Пока я не... помог. А тогда уже мог догадаться. Только у богинки может родиться водяной. Это был не обычный подменыш.
   - А ребенок?
   - Что - ребенок? Он в порядке. По крайней мере его никто не съест.
   - Но... - он растерялся. Еще не понял до конца, но отчаянно пытался, - Почему ты ей не помешал? Почему мы... Черт! Мы ведь...
   - Богинка - нечисть. Но она из другой породы. Богинки почти не вредят, наоборот, иногда от них бывает и польза. Что-то вроде сильных знахарей или даже хмарников, способных управлять погодой. В чем-то они нам, ворожеям, даже родственники. Их не любят, их боятся, но от их помощи не отказываются, когда терять уже нечего. Они могут снимать порчу, хотя иногда сами ее и накладывают, сглазы, возвращать память, излечивать припадки, хронические болезни. Слышал, лечат и скот. Незлобливые ведьмы. Время от времени устраивают пакости, но знают меру, до убийства никогда не доходят. Разве что если разозлить...
   - А ребенка похищать - это как?
   - Это закон жизни. Они выделяются среди нечисти не только репродуктивной системой. Видишь ли, рожать они могут только водяных. Подменыш, рожденный богинкой, никогда не станет похожим на мать.
   - Не понимаю, что это меняет.
   - И из заложных покойников богинки тоже не получаются, - закончил я, - Теперь понимаешь? Замкнутая система, кошмар для любого биолога. Биологический тупик.
   - Но как же... Как же тогда...
   - Только так, - я показал пальцем на колыбель, - воруя чужих детей. Украв новорожденного, богинка кормит его своей собственной кровью и постепенно в организме ребенка происходят изменения. Неявные. Даже сами богинки внешне часто неотличимы от людей. К десяти-двенадцати годам все заканчивается. Богинка набирается опыта, ворожит, пока ей в свою очередь не требуется найти ребенка.
   - Твари! И сколько детей они похитят и превратят в ведьм? А?
   - Немного. Богинка на своем веку может вырастить только одного преемника. Тут особенности желез внутренней секреции и... черт, ты не биолог. Объяснять бесполезно.
   - Я хочу чтоб ты объяснил, - Олег придвинулся, - Потому что я не понимаю. Значит, им позволено красть чужих детей? Человеческих?.. Просто потому, что иначе они не могут размножаться? Я правильно понял?
   Лицо у него стало сухое и напряженное, как воздух перед грозой. Что ж, хорошо, что мы обсудим все сейчас.
   - В обще-то да, - я спокойно глядел ему прямо в глаза, - Богинок осталось очень мало. В Хмеле их две, причем вторая уже пропустила срок, ее организм слишком стар и не сможет вырабатывать нужные вещества. Осталась эта. Вообще мы зарегистрировали их четырнадцать штук. На всей Леде. Скорее всего, больше нет. Запрещать им похищать детей - значит просто обречь их. Это хуже чем кастрация или стерилизация. Это биологическое уничтожение вида.
   - Ты хочешь сказать, что их надо терпеть? То, что они уничтожают человеческий вид - это не страшно?
   - Нет. Спокойно, Олег, я понимаю тебя и понимаю, что ты думаешь и что хочешь сказать. Но я не просто ученый и ворожей. Я биолог. Для меня любая планета - предметное стекло с микроорганизмами. Есть законы мира, законы жизни. И вмешиваться в них нельзя, как бы ни хотелось иногда сделать все по-правильному. По-человеческому. Такие мысли надо давить... Богинки не уничтожат людей, их популяция уже никогда не увеличится. А скорее всего, через какое-то время они вымрут.
   - И пусть! Для чего они? Ведьмы, похищающие детей! Без них не выживут что ли?
   - Выживут, - я развел руками, - Люди - живучие создания, выживут и без богинок и без многого того, что есть сейчас. Когда-нибудь придет время и Леде не понадобятся ни хмарники, ни ворожеи, ни василиски. У нас на Земле тоже пришло когда-то такое время, только мы не помним о нем. Да и не очень хотим помнить, наверно. Но решать за других мы не имеем права.
   - Я думал, ты ворожей.
   - Да.
   - Мне казалось... То есть, я думал, что ты защитник.
   - Так и есть. Знаешь, есть ведь ангелы-хранители и есть сам Господь... Я не отвечаю за все. Я просто... просто делаю, что могу.
   - Что хочешь.
   - Наверно. Я не беру на себя слишком многого, потому что не хочу менять этот мир. Он решает за себя сам, а я тут никто. И уж точно не Господь. Иногда бывает такое, что у меня есть выбор. И тогда решение в руках или ворожея или ученого. А его выбор ясен.
   - Не ворожея и ученого, - покачал он головой, - Скорее, ворожея и человека. Спасти ребенка ценой жизни ведьмы - выбор человека.
   - Пусть так, - наверно, стоило опять пожать плечами, но у меня уже не осталось сил на этот бесполезный жест, - Считай меня ворожеем.
   - Ты бросишь ребенка.
   - Его уже не вернуть. Он уже попробовал кровь богинки, биологические агенты действуют в нем. Уже сутки он не вполне человек.
   - Давай вернем его, - попросил Олег. Вся его злость на мгновенье растеклась, иссохла, спряталась. Остался только блеск в глазах. Больших, почти детских, глазах. И трепетное на губах - "Давай...", - Пусть возьмет себе потом следующего. Кого угодно, но... потом.
   - Какая разница?
   - Родители. Они не смогут. Мы обещали помочь.
   - У всех детей есть родители, стажер. Не в нашем праве выбирать, кто их них достоин счастья. Мы всего лишь наблюдатели, ученые. Или ворожеи. Кроме того, все равно это бесполезно.
   - Чего?
   - Он попробовал кровь богинки. В своем роде это что-то вроде очень сильного гормонального наркотика. Без постоянной подпитки ему не прожить и недели. Оторви его от богинки - и он умрет на руках у счастливых родителей. Хочешь этого?
   - Его уже нельзя вернуть?
   - Можно. В крови богинки есть и контр-агент, - я увидел надежду, серой чайкой вспорхнувшей из глаз Олега. И добил, жалея, что начал говорить, - точнее, в мертвой крови. Перед смертью гипофиз богинки выбрасывает в кровь определенное вещество, которое может действовать по принципу противоядия. Грубо говоря, кровь богинки начинает убивать сама себя. У них вообще очень сложная система... Если дать ребенку крови мертвой богинки, он может вернуться в нормальное состояние. То есть будет надежда, не более того.
   Не стоило этого говорить. Надежда - это осиный яд. К ней тянешься, но чем больше успел набрать - тем сильнее жжот.
   - Значит чтоб его вернуть, надо ее убить.
   - Это единственный путь. И это тот самый путь, который мы идти не можем. Извини.
   Он усмехнулся. Недобро, остро.
   - Причем тут я... Скажи это им, - он ткнул пальцем в пол, - скажи родителям. Уверен, они поймут.
   - Олег, я уже говорил тебе. Есть предел. Черта.
   - Да. Черта, которая отделяет человека от нечеловека.
   - Значит, мне так и суждено остаться по нечеловечью сторону. А теперь ложись спать. Засада окончена.  Завтра вернемся на базу. Сплавлю тебя Вериге, его будешь совестить. С удовольствием на это посмотрю.
   Он не стал спорить. Злость перекалила саму себя и стала пеплом. Серым, как льющийся из окна рассвет.
   - Ладно. Это твое дело. Я только стажер.
   Олег открыл дверь.
   - Ты куда?
   - В клозет.
   - Ну иди. Не упади в темноте.
   - Постараюсь.
   Он вышел, я остался лежать, поглаживая рукоять так и не пригодившейся булавы.
   Ворожей сегодня тоже не пригодился.
   Есть черта - ты сам это знал. Граница, до которой еще можно быть человеком. А за ней? Что за ней? Ворожей? Ученый? Трус? Чье лицо увидит за чертой стажер Олег, который прожил здесь неполный день, но уже знает, что надо делать и чью жизнь спасать? И существует ли для него она - эта загадочная черта, которую невозможно рассмотреть, но которая разделяет чьи-то жизнь и смерть?
   Всегда черта. Выбор. Одно из. Выбирая жизнь, для кого-то выбираешь смерть. А если пытаешься все сохранить, тот, кто рядом с тобой назовет тебя трусом, дураком или мягкотелым остолопом. Наверно, так было всегда. Но только на Леде это чувствуется особенно сильно.
   - Понимаешь, Олег... - сказал я и не сразу сообразил, почему так безжизненна и пуста комната.
   А, он же вышел. В туалет. Скоро вернется. И тогда я все ему объясню. Может, не все, но постараюсь. Что я человек добрый, не убийца и не трус. И то, что мне приходится убивать - следствие того, что каждый должен найти внутри себя точку равновесия. Точку на грани черты. Наверно, просто у каждого эта точка лежит в отличных координатах, а некоторые, прожив всю жизнь, так и не могут ее отыскать. А я просто...
   Туалет?! Трясея на твою голову!..
   Я вскочил так резко, что кровать испуганно скрипнула, зазвенело в окне мутное неровное стекло. И бросился к двери, не выпуская из рук булаву.
   На постоялом дворе нет и не могло быть канализации, как и туалетных комнат. Ночной горшок да окно - вот и весь туалет. Олег знал об этом.
   Дурак. Безмозглый дурак. Точнее, два дурака.
   На лестнице его не было. Я бросился вниз, уже не заботясь о том чтоб ступать тихо. Я знал, где он.
   Человек, не нашедший черты. Идущий вперед до тех пор, пока может. Лишенная координат точка.
   Внутренний засов был открыт, я распахнул дверь и выскочил на улицу. Здесь было еще по-ночному вязко, сыро. Скрипели на ветру старые крыши, мертвыми монолитными глыбами возвышались дома. Ни души. Мертвая ночная улица. Но в самом конце ее я успел разглядеть темный силуэт. Тонкий, вышитый по ночной ткани серыми рассветными нитками. И бросился следом. Мне надо было успеть.
   Он побежал, но шаги его были неуклюжи и медленны. Несколько раз он чуть не упал, распорол рукав рубахи о забор, я видел его маленькую спину, на которой двумя неровными треугольниками выступали тонкие лопатки. Шею, бледную, как молодая луна. И он так ни разу и не обернулся.
   В отличие от меня у него не было нужны озираться.
   Я догнал его, рванул за плечо, так что сердито треснула и пошла по шву ткань. Он с хриплым выдохом рванулся в сторону, ударил с разворота рукой, мазнув меня кулаком по скуле. Он действительно не умел драться. И все равно пошел. Потому что иначе не хотел. Я ударил его - стиснув зубы, хладнокровно, с клокочущим болезненным удовольствием - в поддых, в живот, в лицо... Он пытался вывернуться, но у него ничего не получалось. Я насел на него, сбил с ног, вывернув кисть, вырвал из руки лайтинг. Он оказался совсем легким, как детская игрушка. Я положил его в карман.
   - Сволочь... - прохрипел Олег, сплюнул розово-алым сгустком, шатаясь поднялся на ноги.
   - Иди обратно, - сказал я очень тихо и четко, - Утром я вызову флайт. Тебе здесь не место. Напишешь заявление, по собственному... На Леде ты не останешься. Не напишешь - турну с пинком, понял? Михалыч поймет.
   На щеке у него остался отпечаток моего кулака - несколько ярко-алых пятен. А взгляд не изменился.
   - Я уйду, - сказал он, выдохнув хриплый царапающий смешок, - не волнуйся... Уйду. Напишу... Все будет в порядке. Не беспокойся. В-во... ворожей...
   Он пошел обратно к постоялому двору - маленькая фигурка, плывущая по бесконечной кишке ночной улицы.
   - Дурак, - сплюнул я вслед. Злость осталась, она не покинула меня, не вытекла сквозь поры. Она кипела тяжелым густым ядом, слишком плотная чтоб выйти наружу, слишком старая чтоб испариться, - Студентишка... Дубовый лоб. Гуманист вшивый...
   Людей ему жалко стало... Сопляк паршивый. И правильно - кулаком в лицо. Плетью бы еще по хребту, да только все равно не поймет. Стажер, что ему... Первый день, а все туда же - добро наводить, порядок, справедливость. Молокосос.
   Я двинулся было следом за ним, но остановился, не сделав и пяти шагов. Что-то держало меня. Что-то искало выхода. Что-то не было закончено.
   - Я не мог, - сказал я ночной улице. Мертвые дома безразлично смотрели на меня бельмами деревянных ставень, - Есть граница. Даже для меня.
   Доброта до границы. Человек до черты. Какая мерзость.
   Зависшая точка с четко заданными координатами.
   Ворожей.
   Черта. Граница. Предел. На сколько частей невидимая линия рассечет тебя самого?..
   - Я человек, - сказал я ночной улице и слепым домам и грязно-серому стылому небу над головой и всему миру, - до того предела, который отмеряю сам. Человек - тот, кто достаточно силен чтоб провести черту, за которую сам не может переступить.
   Никто не спорил со мной. Никто не переубеждал.
   Рассвет першил в горле, небо уже было усеяно его тлеющими сермыи точками.
   Начинался день.



   Ростислав Михайлович подождал, пока мы сядем. Он не шевелился, словно прирос к своему огромному старому столу, лишь смотрел на нас из-под густых, тронутых седым инеем, бровей. Он ждал и я сразу понял - зол. Как стрелка тупая кольнула, сигнал о том, что лучше молчать и не лезть. И я молчал.
   Олег тоже молчал. След на его щеке налился красным, вспух, набрякла разбитая губа, но смотрел он ничуть не смущенно. Ясный взгляд человека, который понял себя и весь мир. И который никогда не проводил черт. Я ему завидовал.
   - Кто? - спросил Ростислав Михайлович. От былого его добродушия не осталось и следа. Голос бил как колючая ледяная цепь. Даже Олег потупился, - Я спросил, кто это сделал.
   - Что? - глупо было играть в дурака, но я спросил чисто рефлекторно. Как провинившийся мальчишка, старающийся увильнуть от порки.
   Взгляд Ростислава Михайловича остановился на мне. Заморозил дыхание. Придавил.
   Верига стоял у двери, видимо его отозвали из запланированной поездки. Молча, скрестив на груди тонкие жилистые руки. Его лицо было похоже на маску сурового индейского идола. И я чувствовал, что он напряжен, как звенящая тетива. И всей его силы хватает только на то чтоб сдерживать себя в руках.
   Эти люди понимали меня. Они были такими же, как я. И они ждали ответа.
   - Этой ночью в Хмеле убили богинку, - процедил Ростислав Михайлович, - Одну из двух. Я уже осматривал. Убили сразу после того, как она инициировала преемницу.
   - Родители может, - пробормотал я. Слова звучали неубедительно, рассыпались сухими тараканьими крошками, - Или ворожеи местные... Кто-то заметил и... Богинок тоже не жалуют.
   - Нет, Андрей. Не ворожеи. По крайней мере, не местные. Я видел тело, - он глубоко вздохнул, - ее убили лайтингом. Вы думаете, я не знаю, как выглядит ожог лайтинга? Я знаю. А теперь я хочу узнать, кто из вас это сделал.
   Мы молчали. Тишина заволокла комнату. Ростислав Михайлович ждал, переводя взгляд с меня на Олега и обратно. Где-то сзади застыл Верига. Неподвижный и молчаливый, как разъяренный дикий кот, готовый полоснуть страшными когтями.
   - Я, - сказал Олег, - Это я сделал.
   - Угу... Ясно, - шеф кивнул. Он не выглядел удивленным, - Так и думал. Оружие при тебе?
   - Вот, - он повозился и положил на стол лайтинг. Блестящую серебристую игрушку. Бесполезный кусок пластика и металла.
   Я молчал. Мне почему-то показалось, что в комнате очень душно. Поэтому я стал делать глубокие сильные вдохи.
   Каждый может провести черту. Но не каждый разберет, где именно. По какому рубежу. И не каждый сможет провести ее по живому.
   - Хорошо, - Ростислав Михайлович даже не прикоснулся к оружию, - Ты признался и это обнадеживает. Но на Леде я тебя не оставлю.
   - Я понимаю.
   - Верига! - рыжебородый встрепенулся, - В карантин его. Сейчас же. Пусть пишет заявление и к черту отсюда. Значит так... Жизнь я тебе портить не хочу. Ректору писать не буду и в прокуратуру тоже не постучусь. Ты парень взрослый, тебе еще жить... Дуростью судьбу подпортить еще сумеешь. Но на Леду ты больше не вернешься, ясно? Никогда. Даже не пытайся.
   - Хорошо.
   - Давай, - он вяло махнул рукой Вериге. Олег усмехнулся и вдруг протянул мне руку.
   Рукопожатие у него было прежним - сильным, но не давящим. Прикосновение обычной человеческой руки.
   - Пока, Андрей. Извини, что... И спасибо.
   - Давай, парень.
   - Спасибо за все.
   Они с Веригой вышли, дверь за ними закрылась. Я остался с Ростиславом Михайловичем.
   Он долго молчал, крутил в руках оставленный Олегом лайтинг, потом не глядя кинул его в стоящую у стены мусорную корзину.
   - Ты? - спросил он просто.
   - Да, - сказал я, - Так получилось.
   - Понимаю. Эх, ведьмак ты мой...
   Я встал.
   - Разрешите собрать вещи. Препараты оставлю, но кое-что из института, вернуть надо будет...
   - Не удержался?
   - Вроде того. Переступил.
   В нем не было злости. Передо мной за большим столом сидел старый и усталый человек с широким морщинистым лицом и бородой, похожей на занесенный снегом кряж. Но смотреть ему в глаза я пока не мог.
   - Оставайся.
   - Почему?
   - Ты нужен здесь, Андрей-Ярик. И мне кажется, не только нам с Веригой.
   Захотелось рассмеяться - зло, так чтоб под кожу впилась сотня пропитанных ядом игл, чтоб опалило лицо.
   - Какой от меня толк? Я не смог удержаться. Сделал самое худшее, что только мог. Какой я теперь наблюдатель...
   Он пожал плечами. При его комплекции это смотрелось внушительно, как обвал в горах.
   - Только переступая что-то, мы понимаем его истинное местонахождение. И иногда чтоб что-то понять надо сделать что-то такое, чего делать нельзя. Врядли ты сейчас поймешь.
   Я хотел что-то понять. Забрезжило что-то внутри. Будто я бросил взгляд сквозь острый неровный осколок кристально-чистого стекла.
   Только на мгновенье.
   - Оставайся, Андрей, - повторил Ростислав Михайлович, - Я не хочу больше ничего говорить. Ругать и оправдывать тоже не собираюсь. Но именно сейчас ты стал еще нужнее. Здесь, на Леде.
   - Я подумаю, - сказал я, вставая, - Не знаю... Мне кажется... Ладно. Мне надо время чтоб подумать.
   - Думай. Думай, Андрей. А когда подумаешь - приходи.
   Я открыл дверь. От нее исходил приятный запах свежелакированной древесины. И переступая порог, я подумал о том, что иногда переступать черту куда проще, чем ее проводить.
   - Куда ты сейчас? - окликнул меня Ростислав Михайлович.
   - За ичетиками, - ответил я, - Лабораторные протухли. Буду через два часа.
   И закрыл за собой дверь.

[Написать автору] [Вернуться на главную] [Обратно к рассказам]